laertsky.com
Главная страница
Карта сайта
Форум
лаэртский
Дискография
Песни и аккорды
Стихи und поэмы
Альбомы в mp3
Лаэртский Бэнд
Голоса Родных
Концерты
Акварели
Wallpapers
Ответы на письма
Бесило-Радовало
"Медведь"
со стороны
Переводы
Видеозаписи
Радиоэфиры
Публицистика
Иллюстрации
Подражания
монморанси
О программе
Эфиры 1992-95
Эфиры 1996
Эфиры 1997
Эфиры 1998
Эфиры 1999
Эфиры 2000
Эфиры 2001
Silver Rain
Заставки
Терминология
Сайты гостей
прочее
Читальный зал
Музей сайта
Гостевой стенд
Картинки недели
Архив рассылки
Голосования
"Месячные"
реклама
laertsky.com  |  архив рассылки  |  № 97  


Владимир Сорокин: "Я хотел наполнить русскую литературу говном"

Еще месяц назад Владимир Сорокин был широко известен только в узких кругах. Но после того, как против него возбудили уголовное дело за распространение порнографической литературы, он в одночасье стал знаменитым писателем. Вот уже неделю средства массовой информации не устают обсасывать подробности шумного разбирательства, а народ с жадностью сметает с полок книжных магазинов мало кого интересовавшие до недавнего времени романы "Голубое сало" и "Лед". А купив, пробует прочесть.

Процесс чтения удается далеко не всем. Читать Сорокина - все равно что смотреть чужой сон. Странный, нелогичный и местами кошмарный. Лишнее тут заменяет необходимое. Отдельные куски, пародирующие самые различные стили и жанры, с трудом лепятся друг к другу. А содержание - выходит за переплет...

Скриншоты с эфира НТВ - Дмитрий.

- Вы довольны тем, что благодаря скандалу резко прославились?

- Нет. Я не доволен тем, что мои книги разрывались в клочья перед Большим театром. Я не хочу славы такой ценой. Конечно, все писатели тщеславны. Но я пережил лихорадку публикаций довольно рано. В 1985 году у меня вышел в Париже первый роман "Очередь". Об этом написали все французские газеты. Для молодого, 29-летнего человека это было как инъекция сильнейшего наркотика. С тех пор я успокоился. Будут расти тиражи - это прекрасно. Но когда уничтожают книги, все равно какие, - это чистой воды фашизм. Вся эта дичь говорит о том, что нашему обществу далеко до правового.

- Ваш роман "Голубое сало" был издан три года назад. Кто хотел, его давно прочел. С чем вы связываете такую замедленную реакцию общественности?

- Во-первых, у нас государство - как бронтозавр. Импульс от головы в хвост идет несколько лет. Во-вторых, я думаю, что это следствие начала литературного ренессанса, когда литература начинает волновать людей. А в-третьих - это политика. Раньше другим жанрам не было места, поэтому люди покупали дешевые любовные романы, детективы, эротику. Сейчас стало меньше литературной попсы, и тиражи хороших писателей, таких, как Виктор Ерофеев, Виктор Пелевин, Татьяна Толстая, Андрей Битов, Евгений Попов, растут. Поэтому я считаю, что эта позорная акция - все-таки возвращение к литературоцентризму, но пока в болезненно-уродливой форме. Как роды, когда больно и роженице, и ребенку, который потом перестает рыдать, засыпает и улыбается.

- Вас не смущает тот факт, что у многих от ваших произведений - "рвотный рефлекс"?..

- Я пишу в общем непростую литературу. Рвотный рефлекс - это не значит плохо, это очищает организм. Литература должна быть разной, как и еда. Если есть каждый день пудинг, то в конце концов это тоже вызовет рвотный рефлекс. Я, например, очень люблю горчицу. Она мне очищает голову, я на секунду даже забываю себя. Так же, как и хрен. Правильно пел Лагутенко, что "водка - это трудная вода". Литература тоже должна быть трудной. Плохая литература - это как "Макдоналдс". Вроде сыт, но на уровне ощущений чего-то не хватает. На самом деле у меня достаточно поклонников. Это в основном молодежь.

- Может, и не было бы никакого уголовного дела, если бы не две откровенные сцены, которые так возмутили товарищей из "Идущих вместе". Зачем вам понадобилось так натуралистично подчеркивать физиологичность?

- Мы все состоим из мяса. Не только из духа. Я всю жизнь воюю со своим телом. Не могу сказать, что эта борьба проходит гладко. Некоторые процедуры вызывают тошноту. Ведь тело приходится каждое утро чистить, мыть. Раздражает, что тело чего-то боится. Например, высоты. Если литература хочет быть актуальной, а не чем-то вроде пудинга, она должна все эти противоречия отражать. Сцены насилия, секса, натуралистичных физиологических подробностей - они должны быть. Меня вообще удивляют подобные вопросы. Почему-то по поводу кино никто не возмущается. В "Молчании ягнят" показывают женщину с содранной кожей - и все счастливы. А что, наша русская литература - священная корова, на которую нужно молиться и тихо гладить?.. Литература - это свободное животное. Оно должно есть и какать там, где хочет. В русской литературе вообще тела было очень мало. Духа было выше крыши. Когда читаешь Достоевского, не можешь почувствовать тела героев: сложение князя Мышкина или какая грудь была у Настасьи Филипповны. Я же очень хотел наполнить русскую литературу телесностью: запахом пота, движением мышц, естественными отправлениями, спермой, говном. Как сказал Арто: "Там, где пахнет говном, пахнет жизнью".

- А что насчет использования нецензурной лексики?

- У меня с русским матом самые добрые отношения. Отказаться от него - это все равно как отказаться от восклицательного знака. Обычно в литературе мат раздражает людей, которые сами в жизни без него не могут обойтись. Это такие тупые мачо, для них мат - это психологическое оружие, которым они давят людей. А когда мат засвечивается в литературе, он перестает действовать, и эти люди становиться беспомощными. Ведь нужны уже другие аргументы, на которые у них не хватает мозгов.

- У вас есть критерии качественной литературы?

- Да, есть. Это литература, которая пишется для себя. Это мой критерий. Хотя есть, например, Борис Акунин, которого я очень уважаю. Он откровенно говорит, что пишет для читателя. Для меня главное, чтобы вещь полностью удовлетворяла в первую очередь меня. Чтобы у произведения была идеальная, прозрачная форма, как кусок льда. Я люблю экспериментировать с различными стилями. Когда меня спрашивают: "Почему в ваших книгах вы издеваетесь над людьми?" - я обычно отвечаю: "Это не люди. Это просто буквы на бумаге". Многим, кто читает для того, чтобы не думать, не нужно открывать мои романы. Они увидят только перенасыщенные действием книги, в которых ничего не происходит.

- Как-то в одном интервью вы сказали, что стимулом для творчества являются детские травмы. Если судить по некоторым эпизодам "Голубого сала", например, в сцене, когда Сталин и Хрущев едят фондю из человечины, создается впечатление, что вам в детстве мир людей казался чудовищным.

- Травм хватало. Я был довольно аутичным ребенком, жил как бы параллельно в двух мирах: мире фантазий и мире реальном. Все детские переживания и травмы, в том числе и сексуальные, безусловно, стимулировали мой интерес к проблеме эротики. Описывать их нет необходимости. Я в детстве был открыт миру и людям. Но мир не особенно-то стремился отвечать мне взаимностью. Было много ударов и разочарований, которые мне очень врезались в память. Потом все пошло по-другому, я встречал много добрых людей. Но все-таки прав был Зигмунд Фрейд, считая, что все мы родом из детства. Вы почитайте биографии творческих людей: кто потерял близкого, кто ударился головой... Как Лермонтов до пяти лет сидел, не мог встать... Писательство - это компенсация, это бинт, которым человек пытается потуже затянуть свою рану. Нормальному, психически здоровому человеку этим заниматься совершенно не нужно, нет потребности.

- С вами-то что стряслось?

- Нет, чисто формально мое детство очень даже благополучное. Я вырос в обеспеченной профессорской семье. Родился в подмосковном поселке Быково, потом мы переехали в Москву. Но это не важно. Чтобы объяснить, что меня сформировало как личность, надо написать роман. Может быть, когда-нибудь я и напишу. Одно могу сказать: разочарований у меня в детстве было больше, чем удовлетворения.

- Наверное, вы - мазохист?

- Конечно, женщины меня кнутом не секли, но мазохизм - вообще русская черта. А уж какой писатель не любит пострадать! Страдания - они очищают.

- Из ваших произведений следует, что устройство этого мира вам глубоко безразлично. Вам больше нравится копаться в странностях человеческой психики. Изучать социальные явления с психологической точки зрения. Например, в "Голубом сале" - русский коммунизм как массовый психоз.

- Да, потому что русскому коммунизму аналогов в мировой истории я не вижу. Можно, конечно, найти что-то общее между Средневековьем и этой эпохой. Но во времена Средневековья так объединить людей одной идеей было просто невозможно хотя бы потому, что частная собственность была неприкосновенной. Тоталитаризм - это такой диковинный цветок, который очень редко цветет. Меня привлекает идея выхода за рамки человеческой природы, утопическая затея ее изменить. Ведь постоянно шла речь о воспитании нового человека. Устройство же мира, особенно в России, мне глубоко безразлично. Как сказал один литературный персонаж: зачем эти революции, если они человеческую природу не изменяют? Я с ним согласен.

- Получается, спрашивать о ваших политических убеждениях бесполезно?

- Да. У меня их нет. Мне все равно, кто правит миром. Мои интересы лежат в другой плоскости: меня космос интересует, а не какая партия победит на выборах. Мне все равно, кто победит. Россия больше своих правителей. Посмотрите на небо: там нет и намека на присутствие человека. Это вечность.

- После "Голубого сала" ваш новый роман "Лед", мягко говоря, удивляет. Тема, прямо скажем, далеко не сорокинская - поиск утраченного рая. Не говоря уже о том, что одного из персонажей трогательно зовут точно так же, как вашу собаку, Саввой.

- Да, "Лед" - это мое первое соприкосновение с духовностью. Что-то потянуло. Хотя это и случилось на уровне подсознания. Так вот, общаясь с моим псом Саввой, я проникся идеей возвращения к истокам. Савва - действительно моя муза. Мне животные очень много дают. Это наши зеркала, наши ангелы. Не было бы животных - мы бы превратились в чудовищ. Идея сострадания, сердечной любви, преданности, героического порыва - все это есть в собаках. Можно сказать, что "Лед" - это реакция на разочарование в современном интеллектуализме. Цивилизация разрушает. Люди как-то теряют себя. Ощущается тоска по первичному, по непосредственному. Мы живем в паутине опосредованности. Очень немногие сегодня способны говорить сердцем. Это и есть тоска по утраченному раю. А рай - это непосредственность.

- Звучит очень поэтично, а ведь складывать буквы в слова вы нигде не учились и у вас, насколько я знаю, техническое образование?

- Я окончил Московский институт нефтехимической и газовой промышленности имени Губкина. Правда, потом много чему учился. Занимался музыкой, хореографией, лепкой, охотой, рыбалкой, легкой атлетикой, технологией машиностроения, полиграфией, графикой, живописью, шахматами. Но вот в литературе я действительно не профессионал, а любитель.

- Чем зарабатывали на жизнь, перед тем как стать любителем от литературы?

- За свою жизнь я работал всего три года. Год был художественным редактором в журнале "Смена", а еще два года я преподавал русскую литературу в Токийском университете иностранных языков. Хотел заниматься живописью, но попал под машину. Рано стал играть на фоно, но раздробил палец. Видимо, жизнь меня направляла именно к литературе.

- Когда же был первый литературный опыт?

- В 14 лет я написал эротический рассказ. У нас по школе ходили такие тетрадки с эротическими рассказами. Я так хотел подорвать авторитет парня, который нас снабжал этим чтивом, что написал сам. Это получилось так непринужденно, что пришлось сказать, что это я его перевел. И это пошло и очень быстро растворилось в школьной массе. С тех пор я почувствовал, что описывать реальность мне дается очень легко. Второй раз я попробовал доверить свои мысли бумаге уже лет в двадцать, когда попал в круг русского андеграунда. Когда увидел поэтов, художников, которые пишут не то, что продается, а то, что хотят.

- Круг ваших друзей - что это за люди?

- У меня, к счастью, много друзей. Я прошел через много кругов: художников, литературных переводчиков, полудиссидентов, театральных людей, людей кино, музыки. Вот такое путешествие через многослойный пирог. Что любопытно, у меня очень мало друзей-писателей. Виктор Ерофеев, Дмитрий Александрович Пригов - вот, пожалуй, и все.

- Как вместе время проводите: водку пьете, в загул уходите?

- По-разному. Да, я люблю и выпить водки, и поехать куда-нибудь потанцевать, поиграть на бильярде, повалять дурака. Вообще, дружба - это то, что не дает умереть. Как, собственно, и любовь. Без этого жизнь гроша ломаного не стоит.

- Вас любят женщины?

- Грех жаловаться.

- Несмотря на это, вы один раз долго и счастливо женаты?

- Мне был 21 год, а ей - 18. Наша общая знакомая видела нас порознь и очень хотела нас представить друг другу. Она говорила, что мы очень похожи, и благодаря ей мы познакомились. А через год поженились. Несмотря на мою бурную богемную юность, с моей женой мы почти 25 лет вместе. Мы не можем друг без друга жить - наверное, это главная причина долгосрочности нашего союза. У нас уже взрослые дочки-близняшки, им по 22 года. Они тоже связаны с искусством: одна из них играет на альте, другая - журналист.

- Чему вы их в детстве учили?

- Я всегда с ними общался на равных. Многие считают, что ребенок - это такой недочеловек, которого нужно жестко направлять. Сам он ни до чего не додумается. Я давал своим дочерям максимум свободы и старался быть не отцом, а ровесником. Слава богу, они выросли достойными людьми. Интеллигентными, порядочными. Ничего порочного к ним не прилипло, они через это все благополучно прошли.

- Дочки вас не критикуют, не говорят: "Что за порнографию ты, отец, написал!"?

- Нет. Им нравится интересная литература.

- Я знаю, что вы часто бываете за рубежом: читаете лекции, проводите семинары. Расскажите об этой сфере вашей деятельности.

- Я терпеть не могу выступать перед публикой. Но надо зарабатывать деньги. Поэтому, когда меня приглашают за границу, обычно не отказываюсь. Но это не совсем лекции - это такие творческие чтения, встречи с читателями на разные темы. Например, литература и власть и еще что-нибудь в этом духе. За это платят приличные гонорары. В России в подобных мероприятиях я не участвую, я не эксгибиционист.

- Зато в России вы активно влились в кинематографический процесс...

- Я уже написал пять сценариев. Два уже снято - это "Москва" Александра Зельдовича и "Копейка" Ивана Дыховичного. Один отснят наполовину - режиссера Ильи Коржановского, под названием "Четыре". Два сценария ждут запуска. Этот опыт очень обогатил меня. Я в 1991 году написал роман "Сердца четырех" и семь лет не писал вообще романов. Что-то изменилось и в мире, и во мне. В 1995 году ко мне обратился Александр Зельдович и предложил написать сценарий. Я бросился в омут новой стихии и поплыл. Считаю, что фильм получился достойный. Потом была "Копейка". Замечательное, очень веселое, народное кино, где-то грустное, как наша жизнь.

- Какие еще киношедевры, кроме собственных, вам кажутся достойными внимания?

- Я люблю Германа. Мне нравится Дэвид Линч, но не последние его работы. Японское, китайское кино. Оно какое-то честное в отличие от голливудской пошлятины и говна. Хотя из последних блокбастеров есть просто шедевр - это фильм "Чужой-4". Он потряс меня поворотом проблематики. Все предыдущие серии была беспощадная борьба, а в этой серии человек скрещивается с тварью, и оказывается, что это дико обогатило человеческую культуру. Идея просто супер, да и воплощение отличное.

- Ваши пристрастия в литературе.

- Сказки "Тысяча и одна ночь", "Декамерон" Боккаччо, Сервантес, маркиз де Сад, Джойс, Кафка, Гашек, Гоголь, Толстой, Хармс, Набоков. Хотя пятнадцать лет назад меня Набоков раздражал свой абсолютной верой в культуру. Меня вообще атеисты, которые говорят, что всего добьются своими руками, раздражают. Но со временем наши пристрастия меняются.

- А как вам творчество Эдуарда Лимонова? Ведь вы, можно сказать, пошли по его стопам?..

- Лимонов - писатель хороший. Я люблю его ранние стихи: они очень добрые, очень мудрые. Но я не занимался политической борьбой. Война как таковая вызывала всегда у меня отвращение. То, что он оказался в тюрьме, - это плачевно. Но это его выбор, и к литературе это не имеет отношения.

- Часть любого скандала обычно остается в тени, и это, как правило, его лучшая часть. Может, в вашем случае это все-таки грамотно спланированный пиаровский ход?

- Литература - это слово, а я сам не занимаюсь распространением своих текстов. Я думаю, что этот скандал - некий политический заказ с целью попробовать нашу культуру на прочность. Посмотрим, что из этого получится. Чушь, когда говорят, что лучшие вещи создаются в условиях цензуры. До советской эпохи были написаны великие романы. В советскую эпоху по-настоящему великий роман один - это "Мастер и Маргарита".

- Вы считаете себя талантливым писателем?

- Если получается то, что задумываешь, то - да. Но вообще я проще рассуждаю. Главное, чтобы вещь, которую ты создал, тебя радовала. Получилась табуретка - сидеть на ней удобно, да и смотреть не противно, не колченогая, ничего поправлять не хочется, - вот и отлично. Так и в творчестве: роман написан, ничего исправлять не хочется, тебя радует его форма и содержание - и пусть радует только тебя одного. Терпеть не могу все коллективные дела: движения, объединения, фан-клубы, футбол, групповые походы в магазин за пивом... Массы не делают культуру - они ее пожирают и переваривают. Культуру делают индивидуальности.

Оксана Семенова
"МК в воскресенье", 21 июля 2002

  laertsky.com  |  архив рассылки  |  № 97
подсчетчики

 

Александр Лаэртский: laertsky@mail.ru. Администрация сайта: vk@laertsky.com.
По всем деловым вопросам пишите на любой из этих адресов.
При использовании оригинальных материалов сайта просьба ссылаться на источник.
Звуковые файлы, размещённые на сервере, предназначены для частного прослушивания.
Несанкционированное коммерческое использование оных запрещено правообладателем.
  laertsky.com     msk, 1998-2023