Письмо далёкому северному господину

Между Западом и Востоком, в Москве, возле Тимирязевского парка в маленькой однокомнатной квартире, заваленной коробками компакт-дисков, живет Назим Надиров. Курд по национальности. Историк курдского языка. Собиратель и издатель киргизского эпоса "Манас". Владелец звукозаписывающей компании "Манас-рекордс". Ведущий программы "Арба семи муз" на радио "Надежда". Продюсер группы "Ашхабад", Юлдуз Усмановой, Олега Фезова.

- У нас в Чимкентской области, - Назим наливает мне светлый чай в пиалу, - были ссыльные со всего света. Чеченцы, корейцы, курды. И все говорили на языках друг друга. Чеченцы по-корейски, корейцы по-курдски. Только русские не говорили ни на каком языке, кроме своего.

С тех пор русские не стали лучше говорить по-курдски. Однако в крупных московских музыкальных магазинах они в последнее время стали покупать диковинную музыку Востока, которую принёс в их город Назим Надиров. Звуки незнакомых страстей, голоса другой земли в конце концов привели меня, русского человека, в маленькую однокомнатную квартиру у Тимирязевского парка.

На Восток

В 1923 году в Турции Мустафа Кемаль пришел к власти и назвался Ататюрком, отцом турок. А в 1927-м дедушка Назима Надирова Кирим-Ага, восседавший на золотосбруйных лошадях владелец тучных пастбищ и бесчисленных отар, бежал в Армению с чадами и домочадцами.

Он потерял родину, но зато сохранил семью. Солнце, всю жизнь, сколько Кирим-Ага себя помнил, встававшее из-за горы Арарат, теперь за гору Арарат закатывалось. Зато дети всё так же целовали руки старикам, и детей пока было больше, чем стариков.

В 1931 году какие-то, кажется, красноармейцы загнали Кирим-Агу туда, где соединяются, обнявшись, словно сестра и брат, Кура и Аракс. Пока мужчины перевозили женщин, детей и скарб по неверным бродам, красноармейцы стреляли. Кто-то из домочадцев Кирим-Аги ушел в Иран, кто-то в Ирак, кто-то обратно в Турцию, а кто-то - прямо к чернооким гуриям в Джанну, мусульманский рай, обещанный пророком всякому, погибшему в бою от руки неверного.

Сын Кирим-Аги, Анвар, не успевший перейти ни Куры, ни Аракса, был схвачен красноармейцами, 11 лет провел в тюрьме и 20 - в казахской ссылке.

Так получилось, что в Казахстан, кроме курдов, чеченцев и корейцев, неугомонные красноармейцы сослали еще и карачаевцев за то якобы, что они во время Великой Отечественной войны вырастили для общего врага Адольфа Гитлера белого жеребца. Кто именно его вырастил и зачем Гитлеру понадобился белый жеребец, выяснять было недосуг, и поэтому сослали весь народ, скопом. Так карачаевка Гокка Кагиева оказалась в Казахстане и попалась на глаза курду Анвару Надирову.

Гокка (по-карачаевски это означает "цветок") не хотела выходить за Анвара замуж, и поэтому Анвар решил выкрасть девушку и, собрав родичей и друзей, осадил ее дом. Несколько ночей подряд братья и дядья Гокки жгли костры и караулили девушку, сменяя друг друга. А потом, опасаясь за жизнь братьев и сыновей, отец выдал Гокку Анвару.

- Ты любила его, мама? - осмелился спросить Назим 40 с лишним лет спустя.

- Глупости какие... - улыбнулась мама. - Я вошла в его дом. Я стала его женщиной.

Родился Назим в Чимкентской области в совхозе имени XXIV съезда КПСС. Он был шестым ребенком в семье, и никто никогда не спрашивал его, что приготовить на ужин.

На Запад

Приехав в Москву учиться, Назим больше всего удивлялся тому, как много люди говорят о еде.

- Вкусно, Назим?

- Не знаю.

- А что ты любишь есть?

- Не знаю. Что мама даст, то и ем.

В его доме был общий кошелёк. Если дети просили у матери денег, та обижалась:

- Ты разве не знаешь, где лежит кошелёк? Посмотри, если есть деньги, возьми.

Пятилетним мальчиком Назим смотрел по телевизору фигурное катание и мечтал стать фигуристом.

- Мама, давай зальём каток в огороде.

- Давай. Только у нас слишком жаркое солнце.

- Но ведь по утрам бывают заморозки. Давай зальём утром.

- Давай.

Мать будила Назима до рассвета. Они выливали на маленькую площадку посреди огорода несколько вёдер воды, и, присев на корточки, Назим ждал, пока каток застынет. Через час поднималось солнце, и вода уходила в песок. Каждый раз. Много-много дней подряд.

В школе, директором которой был отец Назима, преподавали ссыльные профессора из Москвы и Ленинграда. Совхозный школьник, сдавший, например, экзамен по немецкому на твердую тройку, мог быть уверен, что на вступительном экзамене в Алма-Атинском или даже Московском университете ему поставят пять. Назим окончил школу с золотой медалью.

Школьные хулиганы на переменках и после уроков ходили за угол в подворотню курить.

- Пойдём с нами, - сказали как-то раз хулиганы Назиму. - У нас там "Битлз " и всякое такое.

Назим пошёл. В подворотне ему показали неразборчивую фотокарточку, на которой голая женщина держала во рту гениталию голого мужчины. Назим потом много лет думал, что это и есть "Битлз".

А дальше Назим уехал в Алма-Ату. Сначала он хотел поступать на математический факультет, но там совсем не было конкурса. Зато на филфак было пятнадцать человек на место. Назим не искал лёгких путей. И понятия не имел, чему учат на филфаке.

- Дурак, - сказали знакомые. - Ты будешь школьным учителем русского языка.

Все экзамены Назим сдал на пятерки, и за это его послали в Москву, где всё время говорят о еде. В Московском университете многие студенты безбоязненно пользовались лифтом, но Назим не рисковал. Он и так уже натерпелся страху в самолёте.

Несколько лет Назим ходил на девятый этаж пешком, зато прилежно изучал латынь, греческий, санскрит, хеттский - всего девять языков. В течение первого семестра университетская канцелярия отказывалась оформлять Назиму студенческий билет:

- Все равно всех узбеков после первой сессии отчислят.

- Я не узбек. Я курд.

- Тем хуже.

После первой сессии отчислили всех азиатских студентов, кроме Назима. Назим защитил диплом, поступил работать в Академию наук и стал писать диссертацию о происхождении придыхания в курдском языке.

- Назим, хотите чаю? - спрашивали академические коллеги.

- Нет, - отвечал Назим - Я вообще не пью ни чая, ни кофе.

Если бы Назим сказал "хочу", его, как самого молодого, погнали бы ставить чайник.

- Хотите пряников, Назим?

- Нет, спасибо.

- Зря... Пряники очень вкусные. Я могла бы продать вам два или три.

Неординарную диссертацию Назима о курдском языке в академии почему-то сразу невзлюбили. Его в глаза обзывали подрывателем устоев и авантюристом. Даже единственный в академии профессор-курд всячески поливал Назима грязью и обещал завалить его на защите.

- Не нервничай, - сказал Назиму отец, внимательно выслушав историю сыновних злоключений. - Этот человек стал профессором потому, что в тридцать седьмом году высылал курдов с Кавказа и сотрудничал с Лубянкой.

Назим вышел на защиту. Ответил на все вопросы и получил девятнадцать белых шаров против одного чёрного. Стал кандидатом наук и через полгода ушёл работать переводчиком в Госконцерт.

- Лучше, - говорит Назим, зажигая на столе синюю спиртовку, - работать ассенизатором, чем младшим научным сотрудником в Академии.

Опять на Восток

Полумрак в комнате от живого огня становится тёплым. На широком диване - белая волчья шкура. Тень от чайника падает на прикнопленную к стене афишу фильма "Мусульманин". Тень от пиалы, словно чадрой, закрывает пол-лица Рут Мак-Картни на фотографии с надписью типа "Дорогому Назиму на память о нашей дружбе". Назим надевает свитер. По вечерам теперь опять в Москве осень.

- Я, - говорит Назим, - перед самой защитой встретил в метро ясновидящего или сумасшедшего: "Ты станешь меценатом?" - "С чего? С аспирантской стипендии?" Через несколько дней я пошел работать переводчиком в Госконцерт и повез немцев в Среднюю Азию. В Ашхабаде познакомился со свадебными музыкантами. И понеслось.

В Туркмении жил тогда свадебный певец Атабай, которого никогда не показывали по телевизору и не передавали по радио. При этом знали Атабая все. Он был народным запрещенным певцом вроде нашего Высоцкого. Несколько раз Атабай предлагал разным московским знаменитостям огромные по тем временам деньги - 40 тысяч - за то, чтобы хоть на секунду оказаться в эфире. Знаменитости деньги брали и уезжали в Москву. И ни слуху ни духу.

- Я дам тебе сорок тысяч, - сказал Атабай Назиму. - А ты сделаешь так, чтобы меня показали хоть где-нибудь, хоть на одну минуту. Потому что я запрещённый певец, и снять с меня запрет очень сложно.

- Денег не возьму, - отрезал Назим.

Он занимался в это время телевизионной программой туркменского телевидения о популярной певице Азизе.

- Фильм, - сказал Назим туркменским телевизионщикам, - будет называться "Азиза в гостях у Атабая".

- У Атабая нельзя. Он запрещённый.

- Иначе Азиза не согласна. Атабая в кадре не будет. Только руки, наливающие чай.

В итоге программа вышла. Азиза щебетала. Атабай разливал чай. Чиновники подумали, что, раз Атабая показали, значит, он больше не запрещённый. Ему разрешили концертировать. Его назначили Любимым Певцом Туркменбаши Сапармурата Ниязова. И вскоре дали Государственную премию Туркменской Республики.

Потом Назим повез Атабая записываться в Германию. Организовал тур по европейским столицам. И когда после одного из концертов корреспондент какой-то франкфуртской газеты спросил, кому Атабай обязан своим успехом, бывший запрещённый певец ответил:

- Всем, что у меня есть, обязан Президенту Туркменской Республики, Туркменбаши Сапармурату Атаевичу Ниязову.

- Ты что с ума сошел, Атабай? Он же запрещал тебя десять лет!

- Не говори так, - глаза народного певца светились искренностью. - Как же не поблагодарить президента? Кстати, скажи этому корреспонденту, что я написал песню "Дай силы нашему вождю".

В Турцию и обратно

Не так давно Назиму позвонили из Турции. Те самые родственники, чьи деды и отцы вод пулями красноармейцев успели перейти Араке и Куру. Много лет искали, нашли и вызвали к себе.

Назима встретили в аэропорту Анкары и сразу повезли в горы. Время от времени на машину нападали родственники, вассалы родственников или слуги вассалов родственников и крали почётного гостя.

- Мустафа, - подзывал отец семейства маленького мальчика, пока женщины расставляли на столе блюда из баранины, - Расскажи, кто нам Кирим-Ага.

Мальчик вытягивался по стойке смирно, воздуха в легкие и декламировал, как стихи:

- Когда Кирим-Ага вошёл в нашу долину на тысяче золотосбруйных лошадей, мой дед, отец моего отца умирал от голода. Добрый Кирим-Ага подарил ему корову и дал две золотые монеты. Вот почему живёт до сих пор на земле наш род и встаёт для нас из-за горы Арарат солнце.

От еды Назиму становилось жарко. Он снимал куртку, и женщины немедленно несли её стирать и сушить на солнце.

- Оставьте, - кричал Назим. - Куртка совершенно чистая.

Но куртка уже висела, выстиранная и где надо подлатанная, на протянутой через двор веревке. Как флаг.

- Что у тебя с волосами, Назимчик? - спрашивали родственники. - Почему ты совсем лысый?

- Я много учился, - отвечал Назим. И уже на следующее утро дети во всех окрестных аулах вытягивались по стойке смирно, набирали побольше воздуха в легкие и декламировали, как стихи:

Наш Назим, сын дяди Анвара, сына доброго Кирим-Аги, поехал в далекий северный город, учился так долго, что даже волосы выпали у него на голове, и вот стал самым мудрым человеком на земле.

Когда Назим шел спать, в дверях его комнаты на полу обязательно ложился кто-то из родственников, начинал страшно зевать и раскрывать пальцами слипающиеся веки.

- Спи пожалуйста, - говорил Назим.

- Нельзя, - отвечал родственник, - мне нельзя спать никогда.

И тут же засыпал.

А на рассвете под дверью комнаты для гостей собирались родственники и шептали озабоченно:

- Заболел, наверное, наш Назимчик. Уже давно солнце встало над горой Арарат. Уже зарезан и приготовлен для гостя молодой барашек.

Назим смотрел на часы. Половина шестого.

- Выпей свое лекарство, - склонялся над Назимом двоюродный со стороны троюродной тети брат, протягивая найденную в сумке Назима бутылку водки.

Слава Богу, что курды не читают по-русски. Они умерли бы, если б узнали, что это спиртное.

Перед самым отъездом Назима повезли смотреть дом Кирим-Аги.

- Входите, - сказал незнакомый старик, поклонившись и поцеловав Назиму руки. - Входите и живите. Это всё ваше.

Но к Назиму должны были приехать в Москву какие-то деловые немцы. Надо было готовить новый диск Фезова и организовывать в Доме художников концерт Гасана-скрипача.

- Не уезжай, - плакали женщины, хватая Назима за руки. - Мы напишем письмо твоему далёкому северному господину, и он разрешит тебе остаться с нами навсегда.

- У меня нет господина.

- Нет?

- Нет.

- Нет?.. - женщины заплакали еще пуще. - Кому же тогда нам написать письмо?

Так и не написали. А я написал. Вот оно: "Уважаемый далёкий северный господин! Не забирайте, пожалуйста, Назима Надирова. Пусть он немного побудет среди нас".

Валерий Панюшкин. "Столица", # 16 (15 сентября 1997)