Владимир Сорокин: "Моя жена предпочитает Томаса Манна"

Один из самых скандальных российских писателей Владимир Сорокин закончил новый роман. Его издаст, как и все последние книги этого автора, скандально известное издательство "Ad Marginem". Сорокин - писатель, весь образ жизни (творческой) которого можно определить одним словом: скандал. Скандалом сопровождается выход каждой его книги, особенно много шуму наделали в свое время "Голубое сало" и совсем недавно - "Пир". О таких, как Сорокин, говорят: для них нет ничего святого. И это действительно так - для писателя Владимира Сорокина. В быту же это совершенно нормальный человек, любящий комфорт, домашний уют и своих близких. С Владимиром Сорокиным беседует обозреватель Юлия РАХАЕВА.

- Вы занимаетесь литературой вне категорий добра и зла, презрев все табу, да и саму традицию великой русской литературы. Когда-то наш Арцибашев, потом их Генри Миллер, еще позднее Юз Алешковский, Эдуард Лимонов и другие тоже нарушали те или иные табу. Чем вы от них отличаетесь?

- У меня, в отличие от всех этих литераторов, нет своего устоявшегося литературного стиля, по которому обычно писателя опознают. Все мои книги написаны как бы разными авторами. Если говорить о Лимонове, то он реалист, а я терпеть не могу реализм ХХ века.

- А кого вообще из современных писателей вы цените?

- Мамлеева, Пригова, Виктора Ерофеева, некоторые вещи Пелевина. Не понимаю других писателей, которые продолжают писать так, как будто ничего не произошло. Я за отделение этики от эстетики.

- Не так давно вы были гостем шоу "За стеклом". Там зрителям предлагалось то, что всегда было табуировано - подсматривать, подслушивать, смаковать физиологические процессы. Да, человек ест, пьет, моется, испражняется, но это не принято афишировать.

- Процесс испражнения как раз не показывали, я там об этом сказал.

- Туда позвали именно вас. А что, для вас действительно не существует никаких табу?

- Действительно никаких. Хотя... Есть одно табу - я не оскорбляю конкретных людей.

- Как живых, так и мертвых?

- Нет, только живых.

- "О мертвых или хорошо, или ничего" - это не про вас?

- Не про меня. Но работаю не с людьми, а с образами - писателей, политических деятелей.

- "Идущие вместе" за любую вашу книгу, и не только вашу, но и за любую плохую с их точки зрения дают прекрасно изданный том с произведениями Бунина, Куприна, Лескова и Чехова. Как вы думаете, почему этих замечательных русских писателей меняют, в частности, на вас?

- Ну, во-первых, за то, что это мертвые писатели.

- Мертвые физически, или вы имеете в виду и что-то иное?

- Нет, только это. А мертвые сраму не имут. Это то, что нас разделяет. Но нас объединяет то, что они писали - и я пишу на русском языке. Я бы не стал переоценивать идеологический смысл акции "Идущих вместе". Судя по всему, у них большой дефицит мозгов, все делается спонтанно, без какой-либо стратегии. Об этом говорит и неудавшийся первый этап (с книгой Бориса Васильева. - Ю.Р.). Выбор четырех авторов случаен, и в этом тоже видна комсомольская пофигистика.

- Тем не менее идея ясна: они меняют плохую литературу на хорошую. С трудами Маркса понятно: когда маленький ребенок больно ударяется об диван, он его пытается побить ответно. Россия "ударилась" о теорию, попытавшись реализовать ее на практике, и, понятно, виноватым оказался Маркс. С Пелевиным сложнее. С вами - проще. Ваши книги вызывают очень сильные эмоции, причем по большей части негативные...

- В чем я определенно расхожусь с традицией многих мертвых русских писателей, так это в том, что считаю, что в литературе нет духовного верха и телесного низа. А есть некое единое поле. У меня горизонтальный подход к литературе. Я заходил на сайт "Идущих вместе" в Интернете и ознакомился с их моральными принципами. Это даже не комсомольский, а пионерский взгляд на культуру как на такого комфортного кастрированного кота...

- Который не раздражает, не гадит...

- Не мочится и вообще полностью предсказуем. Мне кажется, постсоветских яппи вполне устраивает подход к литературе по принципу комфортности. Она не должна шокировать.

- А давайте поговорим о вас как о частном человеке. Я знаю, что у вас есть жена, дочка...

- Две дочери-близнецы. Им 21 год. Одна учится на журфаке, другая - в консерватории.

- Читают ли ваши близкие произведения писателя Сорокина? Удалось ли вам воспитать в своей семье своих читателей?

- Я этим никогда не занимался. К счастью, Ира - не типичная жена писателя. Она преподает музыку детям.

- Как героиня "Тридцатой любви Марины"?

- А я Марину в чем-то писал с нее. Жена никогда не была моим секретарем или литературным агентом. Но она всегда была - и есть - моей первой читательницей. Сказать, что мои произведения - ее любимая литература, я не могу. Она предпочитает Томаса Манна, Ромена Гари... У Иры широкий спектр литературных интересов. Но музыку она любит больше. Дети читают то, что им интересно. Прочли мою "Очередь", а более жесткие вещи начали, но не стали. Они свободны в своем выборе. Последний роман, который я на днях закончил, Маша сама у меня попросила, прочла - и ей понравилось.

- Всегда ли они лицеприятно оценивают ваше творчество? Они ведь воспитаны не на вашей, а на классической литературе...

- Это более свободное поколение. Они воспитаны не только литературой, но и кино, телевидением, жизнью, которая очень сильно изменилась. Например, если бы фильм "Чужие-4" показать ровесникам моих детей в 70-е годы, у них был бы шок, они бы попадали в обморок или бы их вырвало. А тут я выходил из "Пушкинского", передо мной шли два мальчика лет по 14 и, жуя жвачку, один говорил другому про чудовище из фильма: "Да, жаль, конечно, только родился - и его через дырочку высосало!"

- Конечно, уровень цинизма несколько повысился. Но все равно, даже в самом крутом кино добро, как правило, побеждает зло. Система координат осталась прежней. Планки, правда, оказались несколько в других местах. Вы сказали о новом романе. Будет ли он отличаться от прежних? Учли ли вы ситуацию, когда "Идущие вместе" пытаются сбросить вас с корабля современности?

- Не учел и не собираюсь, конечно же, этого делать. Хотя этот роман и будет отличаться от того, что я делал раньше. Это мой первый мистический роман. Были какие-то попытки и раньше, но здесь абсолютно новый для меня опыт. Я не то чтобы жду реакции, но, скажем так, несколько внутренне возбужден. Там совсем нет моих старых ходов. И я почти не стилизую.

- Вы хотите сказать, что у вас наконец-то появился свой стиль?

- Пожалуй, все-таки нет. Роман состоит из трех частей, которые написаны тремя разными стилями.

- Не за отсутствие ли стиля вас так любят на Западе? Переводить, уж точно, легче...

- Мои вещи жестко сконструированы, внутри у них хорошо сбалансированные схемы. Это такие супрематические изделия. Людям аналитического склада ума их приятно разглядывать. Моя проза связана с русским театром абсурда, и в этом смысле я представляю русскую метафизику. А потом, мне говорили об этом западные слависты, мою литературу интересно интерпретировать.

"Известия", 18.02.2002