Пропускная способность крыльца "Вечерки" была сравнима с проходной соседнего завода

1 ноября редакция газеты "Вечерняя Рязань" скромно и без фанатизма отметила свое 20-летие. А помнится, даты куда более скромные отмечали куда более масштабно.

В "Вечерке" я успел поработать всего-то три года, с 96-го по 99-й (от творческого расцвета до финансовой агонии), а впечатлений – как за тридцать. Сейчас кому рассказываешь, как мы там жили, – смотрят аки Капица-сын на Лыкова-отца. Кстати, мы там именно жили, а не просто работали. В полном моем понимании творческой, да и простой свободы: писать так, как думаешь сам, и, главное, никогда не делать того, чего не хочешь. И могла бы появиться газета, передаваемая из рук в руки до полной затертости в тех условиях, в каких корпят нынешние журналисты? В режиме узаконенного рабства и добровольно-принудительных корпоративов, где веселятся по команде и всех друг от друга тошнит?

Фотоархив Владимира Фролова

На Костюшко шли с чувством эйфории. Утром в выходной проснешься – и туда. Причем не только сотрудники. Пропускная способность крыльца "Вечерки" была сравнима с проходной соседнего приборного завода или Борисо-Глебской церкви (сейчас Михайлов перекрестился – Д. П.). Причем в одном конце редакции мог сидеть на телефоне мэр Маматов (прямые линии были НАШИМ ноу-хау), а в другом подстерегал глаВРЕДа очередной городской сумасшедший с заметкой или клошар из тех, что вечно стреляли у Михайляна мелочь (это уже ИХ ноу-хау). В общем – "всюду жизнь", холст, масло, конец века.

Креатив тоже пер изо всех щелей. Если верстка идет под дикий ржач, это верный признак того, что номер удался. Когда выходцы с Костюшко оккупировали почти все рязанские СМИ, отголоски этого гогота еще долго раскатывались по редакциям. Где на нас смотрели не то как на редких экспонатов, не то как на редких идиотов. Но никто, кроме наших, не додумался превратить газетную журналистику в действо. Безбашенные Зызин с Фроловым сначала побирались у вокзала "Рязань-1" с картонкой "Подайте на проезды!" (во множественном числе). Потом, пропив заработанное, зайцами катались на городском транспорте, изображая кондукторов. Под конец загремели на ночь в "мыльник". И все это – ради дела, в рамках проекта "Журналист меняет профессию"...

Короче, много есть, чего вспомнить – нечего детям рассказать. Поэтому по просьбе "Нашей Рязани" любезно предоставляю байки, написанные несколько лет назад для одной из рязанских молодежных газет.

А за ними – кот...

"Вечерка" была очень большой семьей. В редакционных клетушках трудились журналисты и техперсонал, а в клетках и коробках обитали пернатые, хвостатые и когтистые. Днем редакция напоминала Ноев ковчег, а ночью превращалась в "..уев ночлег". Причем между полезной и бесполезной рабсилой было явное неравноправие. Если первая – двуногая – часть "ВР", вечно голодная – лишь пила и писАла, то вторая – и жрала, и пила, и писала, и какала, не утруждаясь при этом воспользоваться свежесрубленным из левого кирпича туалетом (август 1996 года).

Таковы были наглые попугаи, коты и даже еж, оборонявший кабинет Манова (и это не считая собаки Вадима Михайлова, которая по недосмотру глаВРЕДа оказалась запертой в новом кабинете и отметила это дело по-своему: нагадила на пол, обмусолила пачку купюр, потерявших свое достоинство, и прокусила михайловский ваучер). Лишь один котенок, чьего имени так никто и не узнал, этакий юнкор – пардон, юнКИР, – полностью, вплоть до безвременной кончины в мусорном бачке, уравнял себя с "вечеркинцами".

Как-то утром, на рассвете, он ходил по периметру 8-го кабинета, обтирая тощими боками пятилетнюю грязь и тычась микроскопической башкой в колесики от кресел. После променада он нечеловеческими усилиями забрался на батарею, но вскоре со стонами и вздохами (представьте, как это по-котеночьи) оттедова свалился. На руки к толеранту Пал Секамычу Ушакову. "Так, голуби! Вы гляньте, он же – с бодуна", - изрек съевший не одного котенка в этом деле Ванечка. И в доказательство сунул животное под кран. Хлебало оно жадно.

Из дальнейших наблюдений за этим абстинентом выяснилось, что ежедневным упражнениям в юношеском алкоголизме потворствует Манов (Куклачев недопитый!), оставляющий после себя лужи. Из коньяка, водки etc. на своем рабочем столе. Куда без труда запрыгивал кошак и добросовестно лужи осушал.

Пока он не сдох, ему запретили ходить к Манову. И котенок стал ходить в другое крыло – к Олегу Бакланову. У Бакланова было "Совершенно бесплатно", а луж еще больше.

"ЛОХ-ПРИНЕС-СВОЕ" чудовище

Несмотря на огромную популяцию меньших братьев по разуму, беззащитных и бессловесных скотинок, жрать в редакции "ВР" вечно было нечего. Ели лишь беляши из городской фауны по 900 руб. и чебуреки по 1200 (цены до 1998 года), ведра портвейна закусывали чупа-чупсом (это для дам), ну а реклама и бухгалтерия лоснила ляжки в бистро "Визит" и арт-кафе "Приокское". Из журналистов только циник и садист по своей первой врачебной специальности Вова Фролов перемалывал на глазах у всех огромные куски от батона вареной колбасы и от такого же батона белого хлеба. И у него при этом не случался заворот кишок, нет. У него не сводило ни желудок, ни совесть.

У голодающего "поволчья" тоже ничего не сводило. Даже когда в конторе появился гигант мысли и слова Василий Гуськов. Гроза редакций к своим пяти десяткам усвоил две привычки: стучать дома на пишущей машинке типа "Ятрань" через копирку "острые материалы" и ловить в говенном пруду рядом с домом в Песочне рыбу ротан. И тех, и других мутантов он сбывал Манову. Манов переваривал.

Как-то раз гуськовские тексты месяц валялись в столе, а засоленные канализационные уродцы – в холодильнике. Кто-то положил их в пакет из-под прокладок... Любознательный Ушаков полез в пакет и, подкравшись из-за плеча, сунул содержимое под нос чувствительной наборщице. Та еще часа два набиралась воздуха на крылечке. А рыба пропала. Нет, она не протухла, она пропала в пастях гостей 8-го кабинета под зеленые помидоры и водку "Колесник". Что удивительно – героями не умирают. И никто не сходил в туалет...

Не утка...

"Как хорошо, что в пресс кузнечный попала птица, а не девка. А то бы ейными грудями мне все глаза повышибало б!" До того, как сочинить эти строки, Лаэртский не видел, как птица попадает в унитаз. Причем – по собственной воле. Утка – в "утку".

Брат Лаэрт прибыл в контору в хмурое какое-то демисезонное утро, а накануне были выборы, и "Вечерка" от души поплясала на костях одного штаба, коим руководил Саша Твердов. Ныне этот большой во всех измерениях человече пиарит по бывшим союзным республикам, а в перерывах отъедается морепродуктами, снабжая советами приморского губера Дарькина. Но в том далеком году Саша ездил не на джипе и не по Владивостоку, а колесил по рязанским окрестностям на битой "восьмерке", желая купить у крестьян утку. И затем привезти ее в подарок Проскурину, который о двусмысленном подарке не знал и храпел дома. А утку привезли и всучили музыканту-матерщиннику. А она от него удрала и спряталась в сортире. А Лаэрт захотел ее удочерить. Или усыновить. В общем – выкупить из клозетного рабства, и на свободу. Но ее из очка смог достать только сторож, а он, говорят, хороший кулинар...

Так бедный птиц, после спокойного деревенского двора, под конец жизни понял, кто такие – "носители культуры".

P.S. Спасибо коллегам с ГТРК "Ока" за обломки торта, подаренного им на 10-летие компании. Как он попал в наш холодильник – никто не помнит, но доедали его неделю.

Дмитрий Проскурин, "Наша Рязань", 01.11.2010 [an error occurred while processing this directive]