Орден куртуазных маньеристов. Часть 4
Лаэртский: Пока Григорьев Костя в настроении, я думаю, что мы должны предоставить ему ещё как-то площадку.
Степанцов: Я думаю, что стоит после столь прочувствованного выступления послушать звонки зрителей.
Лаэртский: Это правильно.
Степанцов: Милые зрители, слушатели! Что вы думаете о вокальном мастерстве Константэна Григорьева...
Лаэртский: Главное - о методе подачи.
Степанцов: Да, так сказать, о подаче, о его промыслах народных, то есть о его изыскательских работах в области фольклора, пожалуйста, присылайте нам сообщения на пейджер, звоните...
Лаэртский: И вы можете даже, собственно, кидать нам бумажные самолёты и орать в мегафоны под окном, мы тоже не против. Здравствуйте, вы в прямом эфире, мы полны к вам внимания.
Слушатель: Это Вася Солнцевский.
Лаэртский: Приветствую вас.
Слушатель: У меня вопрос к Вадиму Степанцову. Вчера там показывали в центре. Там была такая публика, которая фанатеет от "Отбитых мошонок" и "Стрелков". Я понял, для чего этот концерт, вы показали в очередной раз, что для этой публики не важны слова, а важен сам драйв, сам... ну...
Степанцов: На самом деле, там было очень много публики, которая скучала и от безысходности просто туда пошла. И когда они нас увидели сначала воочию, потом уже услышали наше энергичное исполнение, пришли в полный восторг и, в общем-то, нас принимали лучше, чем всю эту безликую массу под названием, я не помню уже каким - "Икс-миссия", "Тет-а-тет" и всех таких штампованных проектов. Но ничего удивительного в этом нет.
Слушатель: А вы видели, такой пацан в маске там прыгал?
Степанцов: Пацан в маске?
Слушатель: Да.
Лаэртский: Санта-Клаус, что ли?
Слушатель: Да нет, там в звериной маске такой. Он забрался на ещё одного там...
Степанцов: Ага...
Слушатель: Видели?
Лаэртский: Чем вы вообще там занимались? Вот я там не был...
Слушатель: Это друг был!
Лаэртский: А-а-а! Спасибо, спасибо. Вот как...
Степанцов: Вот оно что...
Лаэртский: Сразу ещё один звоночек. Здравствуйте, вы в прямом эфире, мы полны к вам внимания, говорите, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте.
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушатель: У меня на несколько отвлечённую тему вопрос. Одному гостю не понравились чем-то слушатели уважаемые, хотелось узнать именно, чем не понравились и какой в его представлении идеальный такой концептуальный продвинутый слушатель. Вопрос второй, как уважаемые гости относятся к телефонному сексу, если уж речь недавно зашла об этом явлении. Спасибо.
Лаэртский: Спасибо.
Степанцов: Кто будет отвечать, джентльмены?
Григорьев: Я буду отвечать.
Лаэртский: Давай.
Григорьев: Я действительно с большим неуважением отношусь к большей части слушателей, к сожалению, не только "Эха Москвы", а вообще радиослушателей. Я замечаю, что это тупая аморфная масса, да, ребята, это те, кто меня слушает сейчас, это говорит Григорьев. К сожалению, ребята, вам надо больше читать, больше слушать музыки хорошей...
Степанцов: И разной.
Григорьев: ...больше смотреть хороших фильмов. Понимаете, ребят, надо развиваться. Я не знаю, откуда вы берёте наглость звонить в эфир, появляться на телевидении, появляться на страницах газет и говорить какие-то странные вещи, я не понимаю. Вы понимаете, что с вами разговаривают люди на несколько порядков интеллекта выше, чем вы? Как бы они ни придурялись в эфире. И вот это меня очень раздражает, потому что отвечать на тупые вопросы, слушать тупые разговоры - это уже, поверьте, ну, не наш удел.
Лаэртский: ПТВ это называется, пустая трата времени.
Григорьев: Да. Если это по приколу - это можно понять, но я вижу, что это... я был последний раз в эфире у Лаэртского в девяносто третьем году, я вижу, что слушатели не изменились - очень жаль.
Степанцов: А меня это радует, на самом деле. Я очень люблю публику именно за то, что... за что? За то, за что её ненавидит Григорьев. Да, серая масса, пускай аморфная, но она такая пушистая, как большая кошечка. Ей говоришь ласковые слова, мурлычешь что-то тут в эфире, а она тебе в ответ тоже: мур, так, мур!.. А что это вы, хе-хе, сказали тут? Кость, ну нельзя так вот людей пинать. Ну да, звонят они. А может, они думают!..
Григорьев: Пусть работают над собой. Вадим!
Степанцов: А может, они думают о судьбах Отечества!
Григорьев: Вот ты - мегастар. Мегастар. Но ты почему-то...
Степанцов: Нет, я простой, я простой русский парень.
Григорьев: Хорошо, простой русский парень, но ты почему-то всё равно, - я вижу это, - ты работаешь над собой. Они считают, что им это не надо.
Степанцов: Почему это?
Григорьев: Им это просто не надо. Ну, как - это слышно по разговору, по ударениям элементарным в словах. Вот у нас словарь ударений русского языка.
Степанцов: Да мы с Добрыниным сами косноязычные.
Григорьев: Вот как, по-вашему, произносится кабачИще? А вы говорите - кабАчище. А мы говорим - кабачИще! И масса других примеров.
Степанцов: А что вы имеете в виду - овощ или фрукт?
Григорьев: Я имею в виду кабак!
Лаэртский: Да вы не горячитесь, уважаемые.
Степанцов: Это потому что вы, Константэн, человек пьющий, и вам всюду мерещатся кабаки.
Лаэртский: Сильно пьющий!
Степанцов: Да.
Лаэртский: Что касается аудитории, которая нас слушает, безусловно, встречаются и так называемые тупо звонящие и тупо прикалывающие, но я всё-таки считаю, что... и, кстати, не то что считаю, а мы проводили определённые работы в плане этой статистики, - что у данной программы наименее тупо звонящих встречается количество, нежели на других аналогичных ночных программ.
Степанцов: Это точно, это точно.
Лаэртский: Даже что касается сообщений, приходящих на устройство, именуемое пейджер - из них можно книги писать. Поэтому даже запрос твой, Кость, он имеет под собой большую такую основу, вероятно, но здесь, среди людей, которые нас слушают, это своего рода радиослушательская элита, - это действительно так.
Григорьев: Ребята!
Лаэртский: Случайные люди, конечно, заходят, попадаются, но как иначе, в том-то и есть элитарность и элитность, что она позволяет внедриться в своё тело кому-то, чтобы тот - это гуманный акт - чтобы от мог зачерпнуть ложку ума и величия и потом как-то подняться до уровня данного круга, да.
Григорьев: Я извиняюсь перед всеми. Извиняюсь.
Степанцов: Можно Алексея попросить чуть-чуть прекратить играть...
Лаэртский: Сейчас, Лёш, секунду, да.
Степанцов: Лёх! Давай. Значит, ребят. Если кто не согласен с мнением Константэна Григорьева, если кто его хочет после такого его выступления, после этой эскапады, отвести за барак и опустить, то у вас будет такая возможность...
Григорьев: То он нарвётся на отмашку.
Степанцов: У вас будет возможность попытать свои силы двадцать второго декабря сего года...
Лаэртский: Тем более, я даже могу сказать, Лёш, играй, я даже больше могу сказать - я могу сказать, что каждого двадцать второго декабря любого года мы будем выводить его на...
Степанцов: Потому что это годовщина Ордена куртуазных маньеристов на самом деле.
Лаэртский: Вы можете лупить его куда попало, по чему ни попадя. Ну, ещё один звонок телефонный?
Степанцов: Хорошо!
Лаэртский: Здравствуйте, вы в прямом эфире, мы полны к вам внимания.
Слушатель: Добрый вечер или утро или как бы вам такое сказать ещё что-нибудь доброе! Звонит вам однорукий пилот, комиссар двадцать пятого истребительного авиаполка.
Лаэртский: Это отлично.
Слушатель: Вы знаете, мне тоже так кажется, что я наконец-то к вам прозвонился. Не мог бы я вас попросить, Вадима в особенности, больше не мистифицировать почтенную публику, потому что моему папе уже за семьдесят, а он прочитал ваши стихи в журнале "Новый мир", по-моему, они печатались, правильно?
Степанцов: Это когда было?
Слушатель: Лет много назад.
Степанцов: Так.
Слушатель: Но такое было.
Степанцов: Было, было, да.
Слушатель: Ну, вот.
Лаэртский: Было, было.
Слушатель: И он проникся к вам совершенно фантастической любовью, то есть он просто вас обожает!
Степанцов: Чудесный человек, пусть приходит к нам на праздник.
Слушатель: Я его обязательно позову.
Степанцов: Здорово.
Слушатель: Но, вы знаете, после этого я показал ему Вадима по телевизору, и, вы знаете, он мне не поверил...
Степанцов: Я знаю, что он сказал. Он сказал: "Лучше бы, лучше бы он не пел".
Слушатель: Он ничего не говорил, он мне не поверил. Он мне просто не по-ве-рил.
Лаэртский: А суть-то вашего звонка, уважаемый, дорогой наш, в чём? Чего вы сказать хотите это... э-э...
Слушатель: То, чтобы вы перестали мистифицировать людей!
Лаэртский: А, понятно, понятен вопрос.
Степанцов: Попенять мне на раздвоение личности.
Григорьев: Нет, на самом деле Вадим - двухметровый брюнет, носит стальные очки в круглой оправе, у него ровные мраморные зубы.
Степанцов: У меня золотой зуб в верхней челюсти.
Григорьев: Но, естественно, по телевизору просто... а зачем показывать того же Вадима, который печатается в журналах? Смысла нет!
Лаэртский: Стали приходить интересные сообщения, касаемые недавнего выступления Константина Григорьева. "Я вообще не понимаю, для кого существует передача - для вас самих или для слушателей? Если для слушателей, то и нечего их критиковать, а если для вас самих, то ведь не обязательно весь этот бред выливать в эфир", - Устин Куприянович пишет. Далее. Вопрос к Григорьеву Константину от сельского учителя Невелёва-с: "Константин! Не стоит пинать публику ногами, эти люди тебя любят и читают умные книги, смотрят умные фильмы, пишут умные книги и продюсируют и снимают умные книги, пишут фильмы и книги умные снимают; поговорим по-трезвому. Деревня Луховцы Московской области, Дмитрий Невелёв". Вот так вот. А что касается...
Степанцов: Понял, мизантропище? Кабачище.
Лаэртский: Для кого существует эта программа. Я, как всё-таки имеющий некоторое отношение к её созданию, хочу сказать, что, безусловно, она замышлялась как посиделки вне территории моего дома и дома чьего-либо, а на нейтральной территории, и, естественно, это отдых. Поэтому, безусловно, только для нас, тут присутствующих. Если вы, уважаемый Устин, сможете каким-то образом добиться аналогичной позиции в обществе, я приду лично и скажу: "Молодец, дорогой Устин!" Я же, правильно, скажу? Вадим! Ты же знаешь, что я скажу. За мной не залежится. Здравствуйте, вы в прямом эфире, мы полны к вам внимания.
Слушатель: Здравствуйте, доброй ночи.
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушатель: Я хотел вот что спросить у вас. Сейчас у вас там какой-то дружок играл и чего-то бил там чем-то, да?
Лаэртский: Б-бы-ыл, бы-ыл...
Слушатель: И я хотел спросить, по чьей же башке по вашей он бил, потому что вы, куртуазные маньеристы эти, у вас у всех бошки звенят вот как он сейчас пел. У вас вот Быков, корреспондент Быков, "Собеседника", это тоже ваш маньерист?
Степанцов: Он не имеет никакого отношения к нам.
Слушатель: Никакого? А то он тоже себя, вроде, называет.
Степанцов: Ну, знаете, это было давно, ваше презрение к разжиревшему корреспонденту Быкову мы разделяем...
Лаэртский: А кто это, извини, Вадим? Сейчас там... а человек всё кричит. Подождите секунду это, сейчас, мы не выводим вас пока из эфира, вы не горячитесь...
Степанцов: Ваш гнев совершенно справедлив, он изменил идеалам куртуазного маньеризма...
Лаэртский: А кто это такой, ты скажи? Подожди, ты скажи, кто это такой?
Степанцов: Ну, был такой, был такой...
Лаэртский: Всё! Так и скажи, а то чего ж ты...
Степанцов: ...поэтишка, вот, потом он пошёл в журналистику и скурвился. Скурвился совершенно.
Лаэртский: Ага...
Слушатель: Почему был? Он и сейчас есть, Саша, если вы его не знаете, он в "Пресс-клубе" всегда заседает. Такой пузатый, усатый, на Петра Первого похож.
Степанцов: В "Пресс-клубе" пузан такой с усами чёрными.
Лаэртский: Ну, я, к сожалению, да, не в курсе. Тут я упустил. Но, видите, Вадим сказал, что, дескать, этот дяденька не с ними.
Степанцов: Он не с нами. Он не с нами, но он обратно рвётся в Орден, а мы ему говорим: "Отрекись от Иосифа Бродского!"
Слушатель: А-а-а, Вадим, всё-таки он был у вас, в ваших рядах?
Степанцов: Ходил, да.
Слушатель: Был? А что же вы говорите, что и далеко и рядом не было? Признавайтесь честно!
Степанцов: Я не так сказал. Я признался вам до того как вы меня уличили. Вот, поэтому я вас опередил, дражайший. Быков - да. Он изменил природе своего таланта. Он пришёл в мир, чтоб видеть солнце, но потом он вбил себе в голову...
Слушатель: Саша, я отключаюсь, по радио послушаю.
Степанцов: Он себе вбил в голову, что он - продолжатель традиций унылого поэта Иосифа Бродского, которого, к сожалению, мы не можем увидеть на страницах телевизионной программы "Пресс-клуб", поскольку он уже покойник, а о покойных - либо дурно, либо ничего, поэтому мы ничего не будем говорить об Иосифе Бродском, а вот Добрынин лучше расскажет нам о свойствах некоторых вредителей кукурузного початка.
Лаэртский: Да! Да, безусловно.
Добрынин: Я не буду читать стихи, потому что...
Григорьев: Сил нет больше.
Добрынин: ...это казалось бы чем-то таким каким-то...
Степанцов: Я прочту за тебя, хочешь?
Добрынин: Да, пожалуйста... мне...
Степанцов: Нас тут по пейджеру чмарят в отсутствии гражданских мотивов в нашей лирике...
Добрынин: Вадим, подожди, пожалуйста. Мне хочется сказать одно, что есть вот Томас Стернс Элиотт.
Степанцов: Да есть...
Григорьев: А кто читал из вас Элиотта?
Лаэртский: О-о-о...
Степанцов: И не читайте. Зануднейший писака.
Лаэртский: Лучше вообще не читать.
Добрынин: Правильно... ну что? Вот так! Нечем крыть.
Григорьев: Вот так, Добрынин. Я - с тобой. Пусть читают Элиотта.
Лаэртский: Вредно читать, вредно. Вредно читать. Я, например, в последнее время читаю ценники на платьях дорогих, которые висят в фирменных магазинах.
Григорьев: Кстати, Константин Вагинов был, замечательный писатель, очень рекомендую его романы, где он описывает, как один из его героев собирал конфетные обёртки, ценники...
Лаэртский: О, это интересно...
Григорьев: ...меню в столовых. Это гениальные романы.
Лаэртский: А я рекомендую прочитать всем мою книгу "Кактусы и кошки". Ну что, Вадим, может быть, стихи?
Степанцов: Да, упрекают тут некоторые абоненты нашего пейджера, упрекают куртуазных маньеристов в отсутствии гражданской позиции, мотивов таких устойчивых, в отсутствии какой-то боли, там, за отечество, - нет! Ничего подобного. Добрынин не может сейчас прочитать это стихотворение, а я за него прочту.
Красивая пьяная девушка
В канаве бесстыдно валяется.
Бормочет какие-то пошлости
И весело им ухмыляется.
Откуда в ней эта разнузданность?
Куда же смотрели родители?
Она, несомненно, окажется
Сегодня опять в вытрезвителе.
Ей было бы впору по возрасту
Прожитую жизнь подытоживать,
Однако, ей, видимо, нравится
Бока по канавам пролёживать.
Ей нравится, видно, выказывать
Такое своё молодечество
В то время как катится к пропасти
Российское наше отечество.
В то время, когда население
За жалкий кусок надрывается,
И клика кровавая Эльцина
Продать нас буржуям пытается.
"Как можешь ты, милая девушка,
Такие терпеть безобразия?" -
И, с силою дернув за шиворот,
Её поднимаю из грязи я.
"Когда б не короста сионская
На теле родной твоей нации,
Пила б ты не спирт, а шампанское,
Сидела бы ты в ресторации!"
Воспрянь же, российская женщина,
Зажгись очистительным пламенем!
Мы будем с тобою на митинге
Багряным размахивать знаменем!
И помни, что дело имеешь ты
Не с эльцинским жадным Абрамчиком.
Коль станет совсем тебе муторно -
Тебя я поправлю агдамчиком.
Лаэртский: Я даже немножечко помолчу, потому что...
Степанцов: Что, слушатели, нечем крыть? Вот то-то же.
Лаэртский: Вот зато тут прислал сообщение Дима Быков некто, - я не знаю, кто это такой, - следующего содержания: "Ребята! Слушаю вас и смеюсь. Ну неужели вы сами не понимаете, что ваши пятачки - в смысле, рыльца - тоже в пушку, и вас вообще, - говорит Дима, - не должно касаться..."
Степанцов: Да жульё, жульё, жульё мы, мы жулики и мелкие прохиндеи.
Лаэртский: "...чем я сейчас занимаюсь, пока это вас самих не коснулось." Подпись - Дима Быков.
Степанцов: Дима Быков. Прекрасный человек!
[ ... ]
Лаэртский: И я напоминаю тем, кто только что подключился к нашей волне, что в гостях у нас куртуазные маньеристы - это Вадим Степанцов, Константин Григорьев и Андрей Добрынин, который вот уже вышел куда ни попадя. Мы надеемся, что он оттуда вернётся к нам и снова будет что-то производить.
Степанцов: Саш, у него сеанс астральной связи просто сейчас, он немножечко должен половить пришельцев в течение сорока минут и потом вновь воочеловечиться.
Лаэртский: Заходило много людей, в частности, Саша заходил, спрашивал у тебя, Кость, чтоб ты рассказал поподробней о песне "Как на кладбище открылись ворота". Дескать, он её услышал в первый раз в тысяча, в общем, каком-то древнем году, будучи находясь на излечении в ПЛ, в пионерском лагере, и чтобы ты рассказал об её авторе.
Григорьев: Я понятия не имею, кто автор этой замечательной песни, я, действительно, вырос из этой песни как сочинитель песен, может быть, потому что мне кажется, что в этой истории на десять-двенадцать куплетов заключена формула того, что искусство должно дать людям: оно должно им дать ощущение смертности, ощущение великолепия этой жизни и ощущение тщеты всего. Прекрасный автор был! Я не знаю, кто это такой. Я тоже переписал эту песню в своё время из песенника одной девушки; очень плакал. Она тоже рыдала.
Лаэртский: Может быть, ты сейчас дашь и нам такую возможность, чтоб мы все ввосьмером тут зарыдали, поскольку с надеждой ждём, чтобы ты исполнил нам эту песню? Мне попросить наш маленький оркестрик, чтобы они вышли?
Григорьев: Играют замечательно...
Лаэртский: Да, но, тем не менее...
Григорьев: Пусть, да, пока немножко отдохнут.
Лаэртский: Мы слушаем песню в исполнении Константина Григорьева.
Оная.
Лаэртский: Я думаю, что мы должны послушать вопросы наших радиослушателей. Здравствуйте, вы в прямом эфире, наше внимание к вам беспредельно.
Слушатель: Здравствуйте, Александр, ваши уважаемые гости.
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушатель: Зовут меня Дима, я бы хотел такую тему затронуть. Вадим, я его, ещё, правда, летом видел в программе "Моя кина", по-моему, там, кстати, был ещё Владимир Вольфович. Я так понял, что у него к Владимиру Вольфовичу очень тёплые отношения, потому что он даже заявил то, что если бы он был бы женщиной, он бы обязательно ему бы отдался бы.
Степанцов: Да, если бы я был женщиной, я бы обязательно отдавался таким парням, как Владимир Вольфович, таким шумным, говорливым, немножко безобразным - кабанам таким настоящим.
Слушатель: Я ещё хотел вот что спросить. Здесь часто Александр поднимает такую тему, как обряды разные.
Лаэртский: Да-а-а!
Слушатель: Во-от, и мне интересно, не считается ли обрядом то, что делает Владимир Вольфович - плескание жидкости, содержимого из стаканов в лицо собеседнику. Может, это просто обряд такой?
Лаэртский: Вы знаете, спасибо вам за звонок, но это не является обрядом, потому что любое действие, несущее за собой целью эпатаж или какое-то шокирование - это не обряд. Обряд - это нечто другое, то есть, например, в той же программе, о которой вы говорили, с Любимовым, ещё сидел, по-моему, один уволенный с такой с немецкой фамилией, кучерявый, и вот господин Вольфович. Так вот обряд в том заключался, мы сняли их скрытой камерой, они ласкали друг друга под столом ножкой. Вот это обряд. А метание публичное предметами друг в друга - это совершенно другое. Обряд носит в себе успокоительное либо возбуждающее чувство, но никак не агрессивное, скажем так. Хотя я могу ошибаться.
Степанцов: Да. У нас ещё звонок, кажется.
Лаэртский: У нас ещё звонок, здравствуйте, вы в прямом эфире, и наше внимание к вам беспредельно. Не молчите, вы, видимо, волнуетесь, но когда вы соберётесь с мыслями, вы тогда звоните, снова перезванивайте. Здравствуйте, вы в прямом эфире, говорите, пожалуйста.
Слушательница: Добрый вечер!
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушательница: Вы знаете, сегодня просто необыкновенный радостный вечер. Куртуазные маньеристы, столь большое удовольствие их послушать! И вот, например, Константин Григорьев, - я немножко отлучилась, первую я услышала песню про Жорика, это веселящий газ, это отход от какой-то нормы закоснелости обычного стиха. И сейчас эта песня, которую пропел Григорьев, и его критика... понимаете, мне кажется, его критика, она и есть в духе куртуазного маньеризма. Я не знаю, правильно ли я его понимаю, мне хотелось бы - не отключайте меня - правильно ли я его поняла?
Лаэртский: Сейчас ответит прям-таки купающийся, купающийся Вадим, да.
Степанцов: Сегодня у Григорьева бенефис, по-моему. Все звонки - к нему, все похвалы - к нему, а мы почему-то получаем только упрёки.
Слушательница: Нет, также, вы также, ну, Степанцов, просто я его знала раньше, я его видела по телевизору, и он пользуется моим полнейшим почтением и любовью. Об этом даже говорить... я просто к Григорьева слышу первый раз...
Степанцов: Григорьев - просто душка! Душка, букан розовощёкий.
Слушательница: Ответьте вот, Бога ради, на вопрос!
Степанцов: Отвечай, букан.
Григорьев: Да, я вас слышу, я внимательно слушаю...
Слушательница: Мой вопрос такой. Что его критика, подчас она, конечно, в духе того, в духе Мольера: кто помешает мне, смеясь, говорить правду?
Лаэртский: Вопрос понятен.
Слушательница: Ой, можно ещё скажу?
Лаэртский: Да-а.
Слушательница: Вы знаете, я даже хотела немножечко реабилитироваться, так как он настолько наехал на слушателей, что мы уж совсем, ну, если он не в духе куртуазного маньеризма...
Степанцов: Да это он сказал потому, что я ему больно наступил на ногу, случайно, он взвыл. А поскольку он по субординации не имеет права повышать на меня голос, как-то упрекать меня за то, что я его поколачиваю иногда, поэтому он на слушателей и наехал.
Слушательница: Нет, пускай едет!
Степанцов: У сильного всегда бессильный виноват.
Слушательница: Он веселит, ну что вы! Я просто хотела ему сказать: мы образованные!
Григорьев: Да, охотно верю. Давайте я вам отвечу...
Лаэртский: Спасибо.
Григорьев: Я считаю, действительно, что мы все абсолютно, я не имею в виду слушателей или тех, кто тут сидит, крайне ленивы, крайне тупы, необразованы, при всем при том, что, вроде бы, интеллект как бы у всех зашкаливает, правильно? Вот. Ребята, и девчата, давайте немножечко будем работать над собой - и благополучно придём к нашему конечному итогу, то есть к могиле.
Лаэртский: Экий ты прямо сегодня шалун... Ещё один телефонный звоночек. Здравствуйте, вы в прямом эфире, наше внимание к вам беспреде-де-дельно.
Слушатель: Алё, здравствуйте.
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушатель: Вот чем быстрее будем развиваться и чем сильней, тем быстрее к могиле-то и придём.
Лаэртский: Да-а!
Слушатель: Благодаря развитию-то и всякие уроды рождаются и прочая ерунда.
Лаэртский: Совершенно верно, спасибо. Спасибо, это было мнение нашего штатного психолога, который ближе к концу нашей программы подводит её итоги.
Степанцов: Ну что, по этому поводу Антиох Кантемир ещё триста лет назад написал: "Земли в четверти делить - без Евклида смыслим, сколько копеек в рубле - без алгЕбры счислим!" Так что - не надо развиваться, дорогие слушатели!
Лаэртский: Не надо, безусловно.
Степанцов: Конечно. Деньгу считать в мошне, да?
Лаэртский: Вот ты говоришь, Константин - извините, вы говорите, дескать, надо читать книжки. Так ведь книжки-то эти написаны и отредактированы кем? Не создай себе этого, как это, пословица-то есть народная, Вадик, я к тебе обращаюсь, балтийская народная пословица: не создай себе кумира!
Степанцов: Да. Ты прав.
Григорьев: Совершенно верно. А ещё, кажется, наш эфир подходит к концу, к большому моему сожалению, я бы ещё хотел поговорить о том, чего нам всем не хватает в сексе.
Степанцов: В сексе нам порой не хватает женщины.
Лаэртский: Это во-первых. Во-вторых, времени, бывает, не хватает.
Степанцов: А женщинам иногда не хватает мужчины.
Григорьев: Товарищи женщины, к вам мы обращаем наше веское слово в это прекрасное утро.
Степанцов: Увесистое, ржаное слово куртуазных маньеристов.
Григорьев: Как бы сказать по-русски-то... Учитесь делать то, что нужно уметь. Учитесь, наконец, делать то, что нужно уметь.
Степанцов: Учитесь жертвовать собой во имя высшей цели.
Лаэртский: Нас, мужчин, да-а-а...
Степанцов: А высшая цель - это...
Лаэртский: Безусловно.
Степанцов: Да, да, да... что ж вы меня сбили-то, чёрт возьми...
Лаэртский: Тут пришёл... да нет, я просто сказал, просто моя мысль летит вперёд! Тут Григорий пришёл, хочет зачесть стихотворение некое, да?
Степанцов: Нет, сначала дадим высказаться до конца Константэну, потому что Григорий... э-э...
Григорьев: Э-э...
Степанцов: Вот, он птица хотя и крупных размеров, но всё-таки рядом с нами, с аксакалами, - я имею в виду моральный и духовный аспект дела, - он мелковат. Так что, Константэн, закончите мысль, пожалуйста.
Григорьев: Девушки, золотые мои! Проснитесь сегодня все с одной мыслью - что отныне анальный секс не является запретным, что надо уметь это делать, не надо говорить "нет", когда мужчина этого просит, что надо уметь делать минет, надо думать о том, что вы делаете, надо перестать быть куклами, деревянными игрушками в руках мужчин, надо достигать блаженства совместно с ними, - но! Работайте над собой, чёрт возьми, о чём я вам толкую всю ночь - работайте над со-бой!
Лаэртский: Да, и не ешьте много копчёностей - от этого болит печёночный мешок. Ну что, теперь эта птица нам прочтёт стишок? И-и-или как?
Степанцов: Но только побойчей, пожалуйста, что-нибудь. А то предыдущее стихотворение, Григорий, у вас было какое-то очень занудное.
Григорий: Ну, оно про маньяков, оно должно было быть занудным. А сейчас я вот зашёл...
Степанцов: Оно не должно быть занудным, про маньяков должно быть весело!
Григорий: Степанцов! Подождите две секунды. Прошу вас. Спасибо. Я ходил по коридорам радиостанции, проверял, значит, как всегда...
Лаэртский: На месте, да?
Степанцов: На месте ли содержимое ваших трусов...
Григорий: Боеготовность, да, обороноспособность... видел фехтующегося с инопланетянами Андрея Добрынина... он их всех победил, пришёл в студию. В одном кабинете видел Красную Шапочку... И у меня сразу же, моментально стих родился, ну, такой белый...
Лаэртский: Красная... шапочка... это опять, наверное, у кого-то из наших кур отрезали гребень.
Григорий: Может быть. Беленький, белёсый стишок.
Утро. Солнышко. Природа. Скачет девка по поляне.
Лес гласами серебрится соловьёв неугомонных.
В красной шёлковой панамке, вся румяная такая,
Прёт корзинку с пирожками доброй бабушке-старушке.
Вдруг - навстречу два верзилы: бородатые, седые,
Дров вязанка на телеге и за пазухой пол-литра.
И давай грузить девчонку на корзинку с пирожками
И срывать с неё трусишки, изваляв в траве зелёной.
Красной Шапочки партнёры, извращенцы-дровосеки,
Отрывались на поляне аж до самого полудня.
Напоили самогоном, истязали как хотели
И расквасили ей морду о сучок торчащий древа.
А потом, в телегу прыгнув, пирожками закусили
И, разбрызгивая слюни, песни матом заорали.
Песняки пронзают воздух дровосеками бухими,
Но смеётся Мефистофель, приготовив им подарок:
Мама девки истязанной с детства слепотой страдала,
Дежавю, дизентерией, сколиозом и чахоткой.
И подсыпала дочурке вместо соли яд крысиный
В пирожки, что дровосеки у неё отняли нынче.
Петушиные напевы им пришлось кричать недолго.
Не закончив и куплета, так скрутило шалунишек,
Что один засунул руку через рот к себе в желудок
И пытался без наркоза удалить себе аппендикс.
А другой от боли дикой плюнул печенью на ёлку
И родил большую крысу, убежавшую мгновенно.
Два косматых санитара их засунули в машину,
Увозя вперёд ногами в неизвестном направленьи.
А мораль стиха простая: зла не делай тем, кто слабже,
И тогда с тобой не будут поступать таким макаром.
Степанцов: Эх, Григорий, Григорий...
Лаэртский: Ну почему? А мне нравится.
Степанцов: Опускаетесь.
Лаэртский: А мне вот нравится...
Степанцов: Первое стихотворение, с которым вы вошли с дрожащими руками в студию, оно, действительно, подало некие надежды, развеселило нас, а... нет. Рыхло.
Григорий: Вадюшенька, вы случайно не имеете отношения к трансвеститам?
Степанцов: Рыхло! Ры-хло!
Григорий: Вам понравился стих про трансвеститов.
Степанцов: Нет, мне понра...
Григорий: Не имеете?
Степанцов: Мне понравилось... давайте без личностей, пожалуйста, Григорий, принесите лучше сахарку...
Лаэртский: Давайте лучше послушаем сейчас телефонный звоночек. Послушаем, так сказать, мнение нашей аудитории. Здравствуйте, вы в прямом эфире, наше внимание к вам беспредельно.
Слушатель: Здравствуйте.
Лаэртский: Здравствуйте.
Слушатель: А меня такой вопрос к куртуазным маньеристам. Скажите, пожалуйста, какие наколки вы делаете на теле друг другу, это в стихах или в рисунках, и молодым начинающим поэтам что вы посоветуете, какие изображения? Спасибо.
Лаэртский: Спасибо. Я думаю, что всё-таки железный магистр ответит.
Степанцов: Я думаю, как бы ответить поделикатней, чтобы не обидеть. Понимаете ли, в чём дело, для меня тату, это проникновение иголкой в кожу и орошение подкожного слоя чернилами...
Лаэртский: Эпидермиса.
Степанцов: Да. Оно адекватно... адекватно... ну, как бы это сказать-то поделикатней, Господи... вхождению члена в анальное отверстие моё, поэтому я никогда не позволял над собой таким образом надругиваться, и я считаю, что человек татуированный, сколько раз в него воткнули эту иголочку с чернилом и эякулировали туда чернило, вот столько раз он и опущен - мне так кажется.
Добрынин: Нет.
Степанцов: Что? У Добрынина другое мнение.
Добрынин: Это не обязательно так. Если человек просто отсидел некоторое количество времени, он может даже себе нарисовать на груди, там, храм Кижи...
Степанцов: Или портрет Саддама Хусейна, пронзённого стрелой Амура.
Добрынин: Вот. Но просто это совершенно другое, мы занимаемся другими делами, поймите.
Лаэртский: Да, мы с этим и не спорим. Например, евроремонт делаем, а летом мы ремонтируем дачные участки.
Степанцов: Наша кожа бела и чиста, как у ангелов. Только что крылышек нет за спинами, но это, я думаю, дело времени, как говорит Григорьев, все идём к могиле, в независимости от того, читаем мы словарь ударений русского языка или мы никогда его в жизни в руки не брали. Да, Кость?
Лаэртский: Да-а-а!
Григорьев: Да, но мне кажется, это сама по себе идея интересная. Я не татуирован абсолютно, но, мне кажется, эту тему нам не стоит хоронить. Нам стоит её запомнить. Нам стоит к ней вернуться и, может быть, действительно, разработать нечто, какие-то идеи... со временем.
Лаэртский: Мы пытались уже, мы писали в Государственную Думу и куда только ни писали, чтобы вообще запретить татуировки как вид украшений и так далее. Вытатуировывать мы предложили в Госдуме только регалии, государственные награды. Причём это должны были, к примеру, генералу, взявшему город, нужно было сделать... не то что сейчас - штампованные медали или ордена, которые пошёл и своровал, а это вот у него на коже непосредственно принадлежащая ему татуировка за взятие этого города.
Степанцов: А если человек, как в старину, захотят лишать всех рыцарских званий...
Лаэртский: Элементарно сдирается кожа.
Степанцов: Сдирают кожу, да. Тогда человек десять раз подумает, изменять ему Родине или нет.
Лаэртский: Безусловно.
Григорьев: А ещё лучше было бы, конечно, стихами собственного сочинения испещрять кожу. Тогда бы человек триста раз подумал, прежде чем писать стихи.
Лаэртский: Так это уже было у монахов, когда они писали послания и, так сказать, человек-книга был... Тогда не было рукописей, книгописей и вообще писей не было, и вот они все там топтались, типа: "Дай почитать твой новый роман!" - "Ладно." Он брал раба какого-то, быстренько татуировочку ему - хлобысть - и посылал. Тот шёл долгие вёрсты и годы в соседние княжества, этот его прочитывал и отсылал назад или давал почитать ещё кому-нибудь. Человек-роман, человек-стихотворение. Это всё было. Потом...
Григорьев: А что у него на мошонке было? Допустим.
Лаэртский: А-а!.. Мошонку нужно было, когда страничку листать это так её - оп! Оп! Ну что, Григорий, я вижу, что, по блеску твоих глаз, ты хочешь... это...
Григорьев: Я, безусловно, хотел бы... я так понимаю, эфир близится к концу, да? К концу он близится или не близится он к концу?
Лаэртский: А почему, вот скажите мне, почему гимназистки и поэты называют друг друга по фамилии? Я тоже не случайно сейчас сказал: "Э-э... Григорьев", дело в том, что мне довелось познакомиться с...
Степанцов: С гимназисткой?
Лаэртский: Я всё-таки его считаю писателем... С писателем Эдуардом Лимоновым, когда мы знакомились, я ему говорю, дескать, Саша, а он так: "Лимонов". Надо так же, например, ты должен, Вадик, говорить не Вадим, а так: "Степанцов". "Григорьев". "Добрынин".
Добрынин: Вадим Юрьевич. Андрей Владимирович.
Лаэртский: Или, да, имена-отчества - это, как правило, у прозаиков, они очень любят...
Добрынин: Прозаики - это мерзавцы.
Степанцов: Прожжённые шельмы.
Григорьев: Если я не ошибаюсь, мать Высоцкого писала в своих воспоминаниях, что маленький Высоцкий со всеми пацанами, после войны это было, все друг друга называли по фамилии. Строго.
Лаэртский: Это откуда пошло?
Григорьев: Это был признак уважения.
Лаэртский: А, понятно, понятно.
Григорьев: Вот и всё.
Лаэртский: Ну что же тогда, Григорьев, зачитайте нам.
Григорьев: Стихотворение посвящается, опять же, предстоящей дате, предстоящему нашему великолепному выступлению, нашему незабываемому шоу, нашему аукциону, нашей волосатой женщине, нашим карликам, нашим блестящим стихам, в общем, всему тому, что вы увидите, когда придёте двадцать второго в ЦДЛ. Но! Недавно был один страшный случай.
Девчонка-маньеристка, красива и стройна,
Семнадцати годочков, горда, нежна, умна,
Ну как так получилось, что вдруг ты умерла,
За нас, за маньеристов свою жизнь отдала?
Когда стихи читали мы на концерте, вдруг
Из зала к сцене вышел один наш бывший друг.
Он криво ухмыльнулся, услышав в зале гул
И, крикнув: "Ненавижу!" - гранату в нас швырнул.
Но я успел заметить: когда раздался взрыв,
Девчонка к нам рванулась, нас грудью защитив.
Ты нас спасла от смерти, поэзию любя.
Впилися все осколки, девчоночка, в тебя!
Лежишь ты в луже крови, сдержать не в силах стон;
К твоим губам, рыдая, поднёс я микрофон.
Весь зал тогда услышал, как ты произнесла:
"За Орден куртуазный... друзья... я умерла..."
Все в зале зашумели, убийца схвачен был;
Завистливый писака, он по лбу получил.
Жаль, жизнь твою, девчонка, не удалось спасти.
На нас ты смотришь с неба - девчоночка, прости.
Нам жаль, что так случилось, что вдруг ты померла,
За нас, за маньеристов свою жизнь - э-эх! - отдала.
Лаэртский: И мы обратимся к тем письмам, которые вы нам присылаете, их очень много, вот, касаемо татуировок: "Вадим, своими словами ты оскорбил всё движение байкеров. С тобой разберутся". Подпись - Хирург. И ещё такое: "Господа, давайте подведём черту, своего рода эпилог", - предлагает Руслан. Я предлагаю тебе, Вадим, сделать и то, и другое.
Степанцов: Да, я сделаю. Значит, ребята. Если вам захочется опустить меня, так сказать, и весь Орден куртуазных маньеристов, сделать так, чтобы мы ответили за свои слова, пожалуйста, приходите двадцать второго декабря в Центральный дом литераторов, в 19:00 начнётся празднование десятилетнего юбилея Ордена куртуазных маньеристов. Ну а тем, у кого отсутствует чувство юмора, свойственное данной программе, я бы назвал его несколько таким запредельным чувством юмора, наверное, всё-таки вдвойне стоит посетить Орден куртуазных маньеристов и усовершенствовать, как говорит Константэн Григорьев, усовершенствовать себя посредством усовершенствования своего чувства юмора. Привет!
Лаэртский: Спасибо.
Степанцов: Да не за что.
Лаэртский: Ты должен был сказать: "Забудь!"
Степанцов: Это я Лёше сказал. Он чего-то рояль бросил, а флейту взял.