Орден куртуазных маньеристов. Часть 3
 

Лаэртский: И я напоминаю вам, что в гостях у программы "Монморанси" сегодня куртуазные маньеристы Вадим Степанцов, Константин Григорьев и Андрей Добрынин. Я хочу обратиться к сельскому учителю Дмитрию Невелёву, он тут приходил и просил, говорил, дескать, хочу объявить некий телефон в прямом эфире. Дима, к сожалению, у нас этого делать нельзя, это считается как реклама. Ты можешь, например, назвать своё имя, паспортные данные можешь назвать, но никаких координат, особенно телефонов называть нельзя, так что...

Степанцов: Знаем мы вас, жуликов. Все хотите на радио пролезть.

Лаэртский: Чтобы зарабатывать денег!

Степанцов: Да, да, да, телефонами, щенков продавать беспородных...

Лаэртский: А также бесплатно вырезать аппендициты.

Степанцов: Сахарную пудру заместо кокаина, нанюхаешься такой дряни, бывало, в ночном клубе, потом...

Добрынин: Вадим, опомнитесь, мы всё-таки в гостях.

Степанцов: Да!

Лаэртский: Да.

Степанцов: Извините, забылся.

Лаэртский: Ну что, я предлагаю послушать стихи господина Добрынина. Я знаю, что у вас есть масса стихов восточных, вы также хорошо переводите с любого на любой и обратно, потом читаете то, что вот это получилось обратно и на любой вообще не похоже, и это как бы новая даже форма определённая стихотворчества... ну, это я уже что-то тут... Итак, слушаем, слушаем.

Добрынин: Да вот, бывает, что всякий человек, который является восточным человеком... Мне Вадим Степанцов подсовывает другие стихи какие-то.

Трудно жить по законам ислама,
Правоверье не всем по плечу,
А коль ты не мужчина, а дама -
Так об этом я вовсе молчу.

Что сказать мне о святости женской?
Из старинных я вычитал книг:
Любит женщин растлитель вселенский
И вершит все дела через них.

Естество ведь сырое у женщин,
Как у ящеров древних времен.
В них шайтан проникает, уменьшен,
А внутри раздувается он...

И сидит в темноте студенистой,
Прорастая во все телеса,
А снаружи-то свежей и чистой
Нам является женщин краса.

О юнец, опасайся обмана
В дивном теле гнездящихся змей,
Отличать порожденья шайтана
От порядочных женщин умей.

Как проникнуть вовнутрь оболочки,
Заглянуть в заповедную мглу?
Улыбнись, подари ей цветочки,
Ну а после - затисни в углу.

Если на спину падает сразу
И любезные речи ведёт,
То её не коснулась зараза,
Ей оказывать должно почёт.

Ну а если с чудовищной злобой
Станет драться она и вопить,
То бороться с ней даже не пробуй,
А стремись поскорей отступить...

Степанцов: Страница номер два.

Добрынин: Страница номер два. Э-э...

Степанцов: Ну что, что там? Прокатившись.

Добрынин: Прокатившись по лестницам...

Степанцов: Тёмным.

Добрынин:

...тёмным,
С треском выбей подъездную дверь
И вздохни с облегченьем огромным,
От шайтана уйдя без потерь.

Посмотри на созвездий величье
И на дом под щекастой луной,
Где шайтан в человечьем обличье
Матерится и брызжет слюной.

Простите за маленькие технические неполадки.

Лаэртский: Ничего-ничего, мы же работаем в прямом эфире, как истинные профессионалы. Но вот я вижу, что только что вернулся Григорий, как успешно прошла твоя экспедиция, что ты нам можешь рассказать?

Степанцов: Возьмешь ли ты, Гриша, в субаренду...

Лаэртский: Что-нибудь...

Степанцов: ...девятый и восьмой этажи.

Лаэртский: В субаренду хотя бы...

Григорий: Значит, походил, проверил все мешки с песком...

Лаэртский: Сходил неоднократно.

Григорий: Да, которые Степанцов у стёкол расположил.

Степанцов: Там сахарного песочку среди обычного не нашлось?

Григорий: Было что-то рассыпанное, было.

Степанцов: А то тут чаёк не с чем пить.

Григорий: Было что-то рассыпанное. Пока ходил, навеяло мне стихов немного. Я их быстренько записал и принёс в студию. Сейчас прочту, называется стих "Маньяк в ночи".

Степанцов: Только с выражением читай.

Григорий: Обязательно, непременно.

Лаэртский: Встань на табуретку, вон там она стоит.

Григорий:

Открылась дверь. Упала на пол
Тень от луны, ночной сюжет.
За стенкой заливался храпом
Ополоумевший сосед.
И всё, казалось бы, случайно,
И всё, казалось, бытиё -
Как открывает вечер тайну,
В окне увидел я её.
И чувства, тихо замирая,
Вдруг всколыхнули мой покой -
Она была совсем нагая,
Та, что стояла предо мной.
На щёчках вычурный румянец
Игривый, сочный, озорной -
Хотел я быть её посланец,
Гонимый жёлтою луной.
И всё вокруг меня кипело
И заставляло горевать -
Ведь этой юной девы тело
Мне не потрогать, не узнать.
Она стояла, как фиалка,
Смотрела на меня в упор,
Потом, о муза, о нахалка,
В меня метнула помидор...
Я не хотел того скандала -
Был битых стёкол страшный звон,
Она так громко заорала,
Что разбудила весь район.
Сбежались люди и соседи,
Бомжи, зеваки и менты,
И участковый на мопеде
Примчал, козёл, из темноты...
И, отъезжая в каталажке,
Я позже думал много лет,
Как этой падле-замарашке
Сломаю челюсть и хребет.

Прошло пять зим. Пять лет промчалось
И воротился я домой...
Но, Боже мой, какая жалость -
Я не могу найти покой.
Вновь молодой, красивый, властный
Я восхожу на пьедестал.
И снова вижу стан прекрасный -
Тот, что в окне меня искал.
О, эти пылкие соблазны!
Их невозможно претерпеть,
И формы эти так прекрасны,
Что посмотреть и умереть.
А в темноте горит окурок
И где-то тянут "Сулико"
И на столе стоит придурок,
Пузырь вина "Мадам Клико".
Беру я ножик перочинный,
Пилу, мотыгу и топор,
И к ней иду походкой чинной,
Чтобы исполнить приговор.
Я знаю средство против сглазу
От злых колдуньих мрачных лиц -
Щас распилю её, заразу,
На сотню маленьких девиц.
Вот взмах пилы, ножа, кастета...
Но что такое, что со мной?
Творец-художник, над портретом
Стою я, потеряв покой.
Потом наматываю пряди
Её волнующих волос
И, как писатель на эстраде,
Шепчу ей свой апофеоз.
Вещаю сладкие страданья
Я ей на ушко в темноте
И утопаю от желанья
В её девичьей красоте.
А после, насладившись телом,
Соорудив на люстре крюк,
В душе так много накипело -
Её беру я на испуг,
Вонзаю ржавые браслеты,
В запястья бархатных кистей...
Я вам скажу, как все поэты -
Здесь нет хороших новостей,
Финал плохой. Финал убогий -
Один, в кромешной темноте,
Её обугленные ноги
Я растворяю в кислоте.
Следы ужасных преступлений
Я уношу, как злой почин
И не прошу я искуплений
Без всяческих на то причин
Лишь струйка пота заглумится
С седого редкого виска -
И не узнают те девицы,
Что на душе у маньяка.
А между тем на фоне храпа
В окне привычный силуэт -
Открылась дверь, упала на пол
Тень от луны, ночной сюжет.

Григорьев: А-а-а...

Лаэртский: Замечательно, замечательное стихотворение...

Степанцов: Гриш, хоть ты, конечно, и субарендатор десятого этажа, но я скажу, что... что ты, это самое, ну, короче, первое-то стихотворение было поглавнее, поглавнее.

Лаэртский: Да, безусловно.

Степанцов: Это какое-то рыхлое, скучное, растянутое... нет.

Григорьев: А по-моему - урыл, урыл.

Степанцов: Кого?

Григорий: Куда мне тягаться с поэтами...

Степанцов: Не-не, первое стихотворение, про трансвеститов, было...

Лаэртский: Более яркое.

Степанцов: Было оно мускулистое такое. Чёткое.

Григорий: Потому что оно было про трансвеститов, а это - про маньяков.

Степанцов: Нет, Гриш, ты нам...

Григорий: Все маньяки меня поняли ночные.

Степанцов: ...тут старым поэтическим волкам мозги-то не заплёвывай своими ничтожными аргументами...

Григорий: Волчара!

Степанцов: В общем, работай иди, иди поработай ещё над рифмой, над формой...

Григорий: Над сахаром к чаю...

Степанцов: Да, сахарку не забудь принести.

Григорий: Пойду схожу, может, ещё какое-нибудь напишу.

Степанцов: Да, вот Добрынин чего-то хочет сказать. Он выпил водки тут...

Лаэртский: А можно спросить у Добрынина - тут, значит, Наталья и Алевтина, которые живут в городе Орле, интересуются, нет ли какого-нибудь стихотворения про Алевтину и Наталью с Алевтиной. Можно любое.

Добрынин: У меня мнение такое. Что если человек что-то хорошее попытался создать, ему нужно сделать "зелёную улицу", вот как Гришке нашему, например. Григорий - простой парень, казалось бы...

Степанцов: Ещё вчера цемент мешал тут в мешалке.

Добрынин: Конечно, был строителем. Между прочим, многие люди говорят, что, это самое, насчёт антисемитизма. Обычно мешал... как это?

Степанцов: В говномешалке цемент.

Добрынин: Да, вот.

Лаэртский: Да! Было дело. И не только цемент, ведь порой там и отжимали что ни попадя.

Добрынин: Поэтому я хочу...

Степанцов: Я скажу, что в былые времена в цементе можно было найти золотые зубы...

Лаэртский: Безусловно, пряжки, опять же... флотские пуговицы.

Степанцов: Серёжки.

Добрынин: Ну уж еврея в наше время там точно не найдёшь.

Степанцов: Это - да.

Лаэртский: Э-э, да-а-а!

Добрынин: Хочется прочесть стихотворение. Почему-то. Называется - "Бункер сладострастья".

Лаэртский: Опять про женщину, что ли?

Добрынин: Да нет... вообще о жизни.

Моё богатство ты заметишь
С корыстной зоркостью змеи
И благосклонностью ответишь
На предложения мои.

Моей ты подчинишься власти,
Стремясь нажиться без труда,
И в мрачный бункер сладострастья
Я увлеку тебя тогда.

По узким и крутым ступеням
Тебя сведу я, словно в ад,
Порой с разнузданным сопеньем
Тебе подталкивая в зад.

Сама искала ты знакомства,
Теперь на помощь не зови!
Насилие и вероломство
Всегда сопутствуют любви.

Я вдруг предстану без мундира,
Точней сказать, в одних носках,
Мучнисто-белых складках жира
И в редких тёмных волосках.

Посмеиваясь плотоядно,
Я почешу оплывший бок, -
И станет тут тебе понятно,
Сколь я порочен и жесток,

Поймёшь, как дерзки пальцы эти,
Как тяжек этой плоти гнёт,
Но только Гитлер на портрете
Тебе цинично подмигнёт.

И по шершавому бетону
Мои зашлёпают носки...

И та-та-та-та та-та-та-та...

Степанцов: "И ты метнёшься к телефону", чучело.

Добрынин: И ты метнёшься к телефону...

Григорьев, Степанцов, Добрынин: Вопя от страха и тоски!

Добрынин:

Но тщетно: телефонный провод
Я тесаком перерублю
И изреку, как веский довод,
Что я давно тебя люблю

И что любовь - не только счастье,
Под ним таится иногда
Угрюмый бункер сладострастья,
Где пропадают без следа!

Степанцов: Добрынин! Вот скажи честно, пока ты читал стихотворение, какое желание тебя больше обуревало - донести весь изыск твоих мыслей до публики или водки выпить?

Добрынин: Водки выпить.

Степанцов: Водки выпить, я так и подумал, ты же уже пьян как поросёнок.

Добрынин: Естественно.

Степанцов: А всё ещё пытаешься слабоумной публике доказать, что ты поэт. Она и так это знает!

Добрынин: Нет, публика не такая уж слабоумная, как ты пытаешься её представить.

Лаэртский: А-э...

Степанцов: Нет, ну та публика, которая слушает в данный час "Эхо Москвы", вовсе не слабоумная.

Лаэртский: Безусловно.

Добрынин: Конечно.

Лаэртский: Вот, кстати, вопрос она задаёт.

Степанцов: Она мучается, она не спит. Задаёт вопрос.

Лаэртский: Задаёт вопрос Андрею Добрынину. Надеется она, что Андрей уже не пишет романы на заказ под псевдонимом "американский писатель такой-то".

Добрынин: Я никогда не писал романы под псевдонимом Такой То, я всегда писал романы под своим личным именем - Андрей Добрынин. Если вы когда-нибудь увидите роман...

Григорьев: "Кольцевой разлом", например, гениальный. Или "Чёрный пробел". Или "Смерть говорит по-русски".

Добрынин: Да, мои романы называются "Смерть говорит по-русски" или "Кольцевой разлом". Всё очень просто.

Лаэртский: А я вот написал книжку, - она называется "Кактусы и кошки", вы знаете, не пошла! Ну, это что-то я совсем о...

Степанцов: Не выстрелила!

Лаэртский: Не выстрелила...

Степанцов: Вот так вот Филипп Киркоров тоже мучился-мучился, а потом - раз! - выстрелил. Всё.

Лаэртский: Выстрелил. Пробило его во все стороны.

Степанцов: Да, Иванушки Интершешнл тоже.

Лаэртский: Выстрелили, да... вот сколько там мучился этот, "не срать бы сыром"; не выстрелил.

Степанцов: Не выстрелило.

Лаэртский: Ну давай послушаем телефонный звоночек? Здравствуйте, вы в прямом эфире, мы полны к вам внимания.

Слушатель: Алё!

Лаэртский: Алё.

Слушатель: Здравствуйте, уважаемые.

Лаэртский: Здравствуйте, уважаемый.

Слушатель: Хочется вот так на патриотическую нотку немножко разговор перевести. Вы всё о любви, о жизни, а не могли бы господа куртуазные маньеристы, - сейчас у нас правительство...

Степанцов: Чего-нибудь сбацать о судьбах Отечества!

Слушатель: Да нет, чего-нибудь сбацать не о судьбах Отечества, а чего-нибудь сбацать, как... А- гимн Российской Федерации, бэ - гимн республики Зебра, Зеленоград-Братеево.

Степанцов: Угу.

Слушатель: Так быстренько сочинить, чтобы... ну, обидно - государство без флага, без герба, без гимна. И заодно про...

Степанцов: Знаете ли, знаете ли, милейший, с вашим таким местечковым уклоном...

Лаэртский: И раскладом!

Степанцов: "Республика Зебра", там, это самое... Вы так сузите границы России до размеров Владимиро-Суздальского княжества...

Лаэртский: Нет, я думаю, что до размеров Балашихинского рынка.

Степанцов: ...как хочет сумасшедшая демократка Новодворская. Не надо этого. Потом, гимн Российской Федерации. Ну что такое Российская Федерация? Это такой обгрызенный кусок великого Российского государства, который нам достался в наследство... в наследство.

Лаэртский: От Петра.

Степанцов: От Петра? От какого Петра?

Лаэртский: И бабы его, и бабы его Натальи.

Григорьев: А я хотел передать привет всем жителям Братеево, потому что в ней базируется моя суперзамечательная команда "Лосьон", мы всех уроем.

Степанцов: А, я понял, это от того Петра, который кивает на Ивана.

Лаэртский: Да-а-а!

Степанцов: Куда делся Казахстан?

Лаэртский: Говорит он.

Степанцов: Где Украина? И вообще, Севастополь...

Григорьев: Всё всплыло в Братеево.

Степанцов: Севастополь где?

Добрынин: Может, споём, Кость?

Степанцов: Споём!

Лаэртский: А может быть, кстати, послушаем новую песню в исполнении Константина Григорьева? Но старую, народную, ты говорил, что у тебя есть какая-то слезоточивая, что газ.

Григорьев: Есть, есть.

Степанцов: Хочется вспомнить, что мы всё-таки сыны этой земли...

Григорьев: Только, опять же, просьба Лёше. Лёше передать наши наилучшие пожелания. Я в этот раз даже не буду барабанить руками и ручками по столу...

Лаэртский: Нет, если тебе хочется, то в этом нет ничего прискорбного, ты можешь делать что угодно...

Григорьев: Очень красивая мелодия. Я вкратце, очень вкратце расскажу, когда я впервые услышал эту песню. Это было в пионерском лагере.

Степанцов: Ты скажи лучше, это песня про кого?

Григорьев: Это песня про...

Степанцов: Про нас, про русских парней?

Григорьев: Про нас, про русских парней...

Степанцов: Отлично.

Григорьев: Про русских девчонок, про русских трансвеститов, про русских кактусов, про русских кошек, про всё, что есть мы, про всё, что есть звёзды, земля, про всё, что мы дышим, а потом - бац! - и нет.

Степанцов: А вот как с евреями быть, вот скажи - русские евреи, они самые русские евреи в мире или самые еврейские евреи в мире.

Григорьев: Я думаю, что это вопрос уже касается каких-то зазвёздных сфер...

Лаэртский: Нет, ты отвечай прямо! Тебя прямо спрашивают. Скажи, русские евреи - они, например, самые еврейские, в общем-то, евреи в мире или самые русские среди евреев.

Григорьев: Это Добрынин пусть говорит, я песню пришёл петь.

Степанцов: А Добрынин, посмотри на него, что он сейчас сказать может?

Григорьев: Он сейчас скажет мудрую вещь, кстати.

Степанцов: Скажи!

Добрынин: Я никогда не видел еврея в нашей стране, который бы меня обидел чем-нибудь. Поэтому я скажу так...

Степанцов: Да ты дома сидишь всё время! Как тебя обидеть-то можно? Мы с Григорьевым шляемся по улицам в поисках куска хлеба, а у тебя папа академик сельскохозяйственных наук, в Тимирязевке преподаёт. Сиди себе да пиши романы-то... О судьбах Отечества.

Добрынин: Так нет, дело в том, что мой папа - академик, занимается лесным хозяйством, поэтому приходится выходить в леса.

Степанцов: Где ж ты в лесу еврея видел?

Лаэртский: Леса, то есть, значит, разрабатывает методику вырубания и вывоза лесов с территории России.

Добрынин: И вот, время от времени, выходит страшный такой еврей!

Степанцов: Ужас... Из чащи, как медведь!..

Добрынин: Да! Представьте себе. Ну, друзья мои, поверьте, что на самом деле...

Григорьев: Не так уж он страшен.

Добрынин: Он не очень страшен. Это прекрасное существо.

Степанцов: Оно поддаётся дрессировке?

Добрынин: Да, конечно, его нужно погладить по ушам, по ушам. Больше всего по ушам. А потом, к сожалению, у него только одно противное свойство: он тут же начинает плодоносИть. Или плодонОсить. Как правило, он приносит шесть... э-э... шесть детей.

Лаэртский: Котят.

Добрынин: Да.

Степанцов: А размножается он почкованием?

Добрынин: Вадим, не притворяйтесь, что вы не понимаете, о чём я говорю. Я говорю, что еврей приносит шесть маленьких-маленьких ребят. Некоторые приносят - особенно большие такие, большие - восемь.

Лаэртский: Есть, я слышал, двенадцать вот было. Но почему-то чётное число, меня это всегда удивляло.

Добрынин: Ну да...

Степанцов: Ну и куда они их приносят?

Лаэртский: В мир, понимаешь...

Добрынин: Многие раздают по людям.

Лаэртский: То есть, дескать, возьми вот...

Степанцов: А я где-то читал, что они торгуют своими детёнышами.

Добрынин: Да, к сожалению. На Птичьем рынке это уже приняло ужасный масштаб.

Степанцов: Катастрофические совершенно обороты.

Добрынин: Хочется ударить по мозгам.

Лаэртский: Так что, может быть, мы послушаем наконец народную песню, да? В исполнении Константина Григорьева, спасибо, спасибо вам, Андрей, за такой исчерпывающий ответ.

Григорьев: Навязали мне какую-то дискуссию...

Степанцов: А на Птичьем рынке, кстати говоря, еврейские детишки дороже, чем русские - почему это?

Григорьев: На ВДНХ ещё дороже. И что?

Лаэртский: Чем ближе к центру, тем всё дороже.

Степанцов: Почему вот так? Я как человек наполовину русский хочу задаться вопросом: по какой цене меня будут продавать, по еврейской или по русской?

Лаэртский: Я думаю, что по русской.

Степанцов: Угу...

Лаэртский: Потому что у тебя же нет...

Степанцов: Плюс на минус даёт минус.

Лаэртский: У тебя же нет мазы тогда...

Григорьев: Сексом надо заниматься! Ребята, давайте вообще свернём наш разговор на секс, на нормальные наши дела! Что мы?..

Степанцов: Да, кстати говоря, про девчонок песню вы обещали, Григорьев.

Григорьев: Сейчас песню спою вам про девчонок, а потом будем говорить про секс. Что вас пробило на какую-то тему непонятную? Алексей! Дорогой...

Лаэртский: Всё. Он ушёл, да.

Григорьев: Алексей. Минуточку попрошу внимания. Эту песню я впервые услышал в пионерском лагере...

Лаэртский: Ты не ушибся?

Григорьев: Нет.

Степанцов: Это Лёха упал под рояль и Григорьев его достаёт.

Григорьев: Лёш, Лёш, ну, нормально. Всё будет хорошо, поверь. Всё будет хорошо.

Степанцов: Сейчас тазик тебе принесут.

Григорьев: Утро красит нежным светом стены древние Кремля, Лёша. Вот. И мы с тобой в натуре, бля. Вот. А песню, которую я хочу вам спеть, я услышал впервые в пионерском лагере - вы даёте мне договорить эту фразу до конца? И я её переписал из песенника у одной очень красивой девочки, в которую я был влюблён, её звали Анна Васильчикова, - Ва-сильчикова, запомните. Она была очень хороша собой. И вспоминая эту девушку, я всегда пою эту песню: иногда про себя, иногда вот как сегодня, в эфире "Эха Москвы". Ребята! Любите своих девчонок. Поехали.

Песня.