Беседа с обманутой женщиной Софьей Бах. Часть 4
 

Лаэртский: А я напоминаю, что в гостях у программы "Монморанси" Обманутая Софья Бах, Андрей Орлов, базетолог и психолог; мы периодически беседуем с вами посредством телефона и обсуждаем вот эти майские праздничные солнечные дни, которые вот-вот, как говорится, начнутся. Но прежде всего несколько сообщений хотел бы позволить себе зачитать. "Александр! Ваша программа доставляет мне величайшее удовольствие. Если бы не было вашей программы, я не знаю, как бы я существовал. Она скрашивает серые, будничные дни нашей жизни, спасибо вам за всё. Лаврентий". Лаврентий, очень приятно получать такие добрые искренние послания, они греют нас, вы греете всех, и мы греем друг друга - это очень прекрасно... Да! Ну, сейчас, к сожалению, Андрей Орлов вышел, он сейчас вернётся, сами понимаете, просидеть без движения в течение четырёх часов - это очень сложно для будённовца, настоящего будённовца. Но у нас осталась Софья, и вот, Софья...

Бах: Подождите-ка, я тоже пока пересяду.

Лаэртский: Да, давайте.

Бах: Вот здесь мне будет удобнее.

Лаэртский: Скажите, пожалуйста, восьмого марта планируете ли вы вводить какие-то льготы для женщин, попавших в вытрезвитель?

Бах: Да нет, вряд ли. Вы знаете, причины-то, они одни и те же в будни и в праздники; просто в праздники как-то уже сложилась такая традиция - не сидеть дома одному, да?

Лаэртский: Да-а, да-а!

Бах: В данном случае - одной, да?

Лаэртский: Да-а-а.

Бах: Как-то же всё-таки объединяются, если в будни это состояние одиночества дома переносится легко и спокойно, то есть можно заняться обычными делами, то в праздники всё-таки чувствуешь какую-то свою ущербность, что ли... и неполноценность от состояния одиночества. Поэтому, в общем, если кому-то неуютно дома в одиноком состоянии, он ищет разных предлогов выйти оттуда и как-то влиться в поток празднующих, и иногда оказывается там, в вытрезвителе; это, собственно, апофеоз праздника. Они же выпивают все, да? Не все достигают желаемой кондиции, а вот вытрезвитель - это как раз то место, куда попали женщины, которые хотели бы слиться с себе подобными и в то же самое время достигли пика! Веселья, я думаю, вы понимаете, о чём я говорю.

Лаэртский: Да, затем выпали из обоймы, но не куда-нибудь в лужу, а вот в тёплые, заботливые, приветливые руки.

Бах: Верно! Верно, и они, собственно, все достигли целей своих; какие же тут льготы?

Лаэртский: Да, согласен. "Погорячилась с неправильной формулировкой - это я зачитываю письмо, - забираю свои слова обратно. Ненавижу, когда мне приписывают чужие слова. А во-вторых, вы мне теперь ещё больше нравитесь. Я дарю вам воздушный поцелуй. Неля Матвеевна". Спасибо, спасибо вам, Неля Матвеевна, за ваше такое доброе письмо, мы надеемся, что и впредь наша программа будет помогать вам в трудные тяжкие восьмые и прочие цифры и числа. "Александр, я договорился с мэром города, Юрием Лужковым, в следующую субботу с полуночи часов ваша программа будет транслироваться на всех улицах города Москвы из громкоговорителей; вы довольны?" - спрашивает Матвей Игнатьевич. Матвей Игнатьевич, большое вам спасибо за такую заботу, мы вообще...

Бах: А этот Матвей...

Лаэртский: Игнатьевич, да.

Бах: Игнатьевич, он вообще что, с воображаемыми друзьями разговаривает или он в самом деле...

Лаэртский: В самом деле, конечно, да, у нас... ну, проверите, Софья, проверите. Но сейчас я предлагаю обратиться к телефонным звонкам. Здравствуйте, вы в прямом эфире, но прежде сейчас, извините, я вас выключил из эфира, да, прежде ещё хотелось зачесть - пришло письмо от Зинаиды Георгиевны Ветвь. "Я уже пять лет, как на пенсии, и все эти пять лет только мысли о вашей программе согревают мою жизнь. Спасибо вам, ребятки, за то, что вы есть, успехов и здоровья вам". Спасибо вам, дорогая Ветвь, за такие замечательные послания. Ну а сейчас - вы в прямом эфире, здравствуйте, мы вас внимательно слушаем.

Слушатель: Алё?

Лаэртский: Что ж вы так орёте-то?

Слушатель: Да мы не орём, мы разговариваем.

Лаэртский: Здравствуйте.

Слушатель: Здравствуйте!

Лаэртский: Здравствуйте.

Слушатель: Саш, я хотел бы передать вам привет, привет вам, очень большое, спасибо вам большое за вашу передачу как таковую, потому что это самая замечательная передача на "Эхе Москвы", вот, э-э... и хотел бы услышать чего-нибудь из...

Лаэртский: Спасибо! Спасибо, я понял, что вас переполняет волнение, спасибо, вы, просто теплее ничего нет, чем вы, спасибо. Кстати, и тут приходят, прям очень много тут приходит...

Бах: А что такое он сказал?

Лаэртский: Э-э, что Антон сказал щас?

Бах: Др там было.

Лаэртский: Вот Рабинович прислал следующее сообщение: "Саша, спасибо вам за то, что вы превратили ваш эфир в цветущее растение; привели таких замечательных людей, которые говорят прекрасные вещи; вообще, вся эта программа - это..." Щас, секунду, тут немножечко сменилось... да... "Вся эта программа - это совокупность радости, изящного позёрства, хитросплетения, ума и всего такого прочего. Требую немедленно увеличить время программы в два раза" - пишет Рабинович. Ну, Рабинович, ну, пишет! Сейчас я ещё тут, да. "Софочка, поздравляю вас с Международным женским днём".

Бах: Спасибо!

Лаэртский: Дальше... ага... ну, всё, тут больше пока никаких сообщений нет; ну, Андрей, я бы хотел вернуться к порывам... к маме.

Орлов: А я вот сейчас интересную картину в форточку наблюдал: тут оживлённая социальная прослойка производит обмен своими трениями между собой; одним словом, вопрос в том, что женщины тут туловищем торгуют, и как раз вопрос по этому поводу к женщинам планеты: они это делают, в общем-то, из любопытства или же из других побуждений?

Лаэртский: Это, я думаю, к Софье вопрос, да? Или ко мне?

Бах: Вы у меня хотите спросить?

Орлов: Да, и почему, собственно, туловище и лицо как-то дифференцируются, и можно ли там туловище, ноги и как у них там по-странному, насколько я знаю, происходит это.

Лаэртский: Может быть, это вы забрели в зал спортивной гимнастики? У нас женщины занимаются.

Орлов: Нет, там прямо какие-то осуществлялись это...

Лаэртский: Ну, это...

Орлов: Перемещения.

Лаэртский: Ну, это приезжие из Киевского вокзала, мы собираем, сдаём им комнату. Они постоянно собираются, вы знаете, их куда ни посели - они собираются. Казалось, уж взяли их собранными, поставили, значит, сюда, дали комнату, дали жильё, они и тут собираются, то есть люди всегда...

Орлов: Ну, может быть, в связи с этим её в маты заворачивали. А потом как бы прикладывали, да. Наверное, я пропустил что-то.

Лаэртский: Вот, ну я хотел...

Орлов: Но чуть не простудился. В фортку высунулся прямо по пояс.

Лаэртский: Вы бы хоть бы оделись... Вот скажите, скажите, Андрей, хотелось бы вернуться к такой...

Орлов: Надуло щёку!

Лаэртский: Ну, щёку надуло! Ещё бы, потому что ветер как раз с той стороны, откуда вы; вы пытались заглянуть к нам в окно ещё, видимо.

Бах: А вы можете, кстати, сказать, что, если вы ещё пойдёте, может быть... предупредить.

Лаэртский: Не-ет, не нужно больше, пусть здесь как раз сидит. Вот, скажем так, старческая суетливость, сокращённо СС - на ваш взгляд, можно ли избежать этого явления, ведь...

Орлов: Возвращаясь к моим бесконечным этим...

Лаэртский: Поискам...

Орлов: ...повторениям и одной, в общем-то, концепции этого регресса, инверсивный регресс - это, значит, что? Человек развивается по некоторой синусоиде, то есть у него там происходит развитие, а потом регресс, который адекватен, в общем-то, каким-то периодам, то есть...

Лаэртский: Ну, это отдых даже своего рода.

Орлов: Да!

Лаэртский: Не может всё время идти...

Орлов: Да-а!!

Лаэртский: Да-а-а!

Орлов: И его кутать необходимо, иначе он может ходить самостоятельно куда хочешь, поэтому его, конечно, лучше подбирать, своевременно кутать и обходиться с ним как следует; тогда и не придётся, в общем, переживать по поводу того, что он ушедши.

Бах: У них там ещё есть такой термин, может быть, не всяк понял, что такое кутать, ещё есть аналогичный термин - свивать.

Орлов: Свивать, да.

Лаэртский: Свивать, да.

Орлов: Пеленальные столы для этого существуют, немного увеличенного размера, вот, и если попадаются один-два - не надо, чтоб они бродили и создавали какую-то социальную напряжённость. Надо брать просто и кутать.

Лаэртский: А у нас, у медиков, это обычно называется меж собой... бывало, так к концу дня трудового, уже сил нет, уже такой к концу дня рабочего никакой, ухандокаешься и типа спрашиваешь: "Ну чего, Серёг, ты-то сколько сегодня это самое..."

Бах: Свил!

Лаэртский: Нет, они по-другому это самое, уличинил, ну, личинок сколько понаделал?

Орлов: Ага.

Лаэртский: "Да я сегодня восемь. Вот один бодренький попался, сбёг всё-таки. Надо идти искать". И вот идёшь по колено в снегу по этим рельсам там где-то, по вокзалам, найдёшь его, начинаешь объяснять, а он же ведь, зараза, не вылезает. Ты на палку насаживаешь что-нибудь, давай его, значит...

Орлов: А вы манок используете?

Лаэртский: Пытаемся, но манок сейчас денег стоит. Он у нас один на три бригады...

Орлов: У нас вот три муляжа используется...

Лаэртский: О-о-о...

Орлов: ...один колбасный, сырный и один хлебный.

Лаэртский: Они-то сейчас уже поумнели, уже на муляжи они даже могут и не пойти! То есть, тут даже важно как-то лучше собственным духаном его вытравить, нежели муляжом. Мы, бывало, сытого тогда берём кого-нибудь из ресторации, приводим, ставим и говорим: "Ты давай, дыши туда активней". Он туда дышит. Мы обычно спрашиваем, что ел. Если, например, холодец с чесноком ел, то этот на запах тогда, глядишь, появился. Тут вовремя и нужно - цоп его! Хватать и уже не выпускать. Он ве-ертится, крутится, но не кусается; понимаешь, ошибка новичков в чём? Что он щас укусит. Ничего подобного, просто агрессия у него такая. Потом быстренько - раз, спеленал, личинка готова. Полежал неделю, через неделю...

Бах: Ну что вы, это много, до вечера!

Лаэртский: ...у него опять пошла амплитуда.

Орлов: Ну, я полагаю, что этот последний закон, он, конечно, вам как кость в горле.

Лаэртский: Жуткий, жуткий...

Орлов: Раньше вам позволяли отстреливать и производить как бы сноповязание. По отстреленному количеству вам и зарплату начисляли; но сейчас, видимо, обстоятельства совершенно по-другому складываются, поэтому приходится, наверное, горбатиться там, пеленать, да?

Лаэртский: Ну, во-первых, кадры - не идут никто, дело в том, что у нас...

Орлов: Потом старуха, она более проницательна, у неё инстинкты до последнего сохраняются, и она, конечно, более ловкая в этом смысле, в плане того, что вернуться где-нибудь...

Бах: А что, у нас эфирное время к концу подходит? Чего-то мы уже о старушках...

Лаэртский: Нет еще, я вот, если позволите, от Тихона сообщение прочитаю: "Александр, все сообщения вы придумываете сами, потому как моего ни одного не прочитали, а их было уже три". Тихон, вот щас прочитал, поэтому два осталось. Вот щас такой вопрос, касающийся... да, но я про куколки не договорил, про личинки. Дело в том, что хищение началось. Почему, почему? То есть, персонал не сам разбежался, персонал, он готов быть работать. Он не покусанный, персонал, он сытый, родственники личинок приносят постоянно, чем-то подкармливают, просто началось хищение! Пытались, конечно, мы как-то в том смысле, что говорить там, что сама укатилась, да вы поищите, да мы пеленали...

Орлов: А ты, кстати, расскажи про некоторые эти сообщения, они интересуются, как собственных кутать.

Лаэртский: Лучше, лучше, лучше к специалистам.

Орлов: Дело в том, что используй ссылку на академика Тутова; Тутов-Шелкопряд, он, в принципе, тогда и придумал эту систему пеленания и кутания, когда он развешивал этих своих, в общем-то, закутанных на своём же дереве, названном в честь его же.

Лаэртский: Причём расстояние в половину личинки должно быть друг от друга, от борта, естественно, потому что вдруг ветер, ещё что-то. Но дело в том, что Тутов, он же... люди, они же склонны к тому, склонны к фантазиям, понимаешь? Он там говорит: "Двойным подмышечным узлом, потом складку, фьють, отдираешь подмышечную, зажимаешь снова, и снова ещё один виток", да?

Орлов: Да.

Лаэртский: А он думает, нет, "Я - ну нет!", думает! "Дай я буду крепче!"

Орлов: И он отказался от подгузников, самое главное.

Лаэртский: Так правильно!

Орлов: И собирался...

Лаэртский: А щас наводнили, а как ты хочешь? Смотри, чего приходят? Их же за валюту покупают! Поди проведи пропаганду, что не нужны подгузники, там, заткни подорожником или головой более старшего можешь заткнуть - ему всё равно, с чем на голове бегать. Всё сходится. Ни в коем случае! Всё - пропаганда, чисто, сухо и свеже. А бабки - ушли!

Орлов: Недаром там на этом дереве, названном в честь этого же академика Тутова, росли и плоды в виде таких шишкообразных, собственно, которые и применялись.

Лаэртский: Не, ну...

Орлов: Чтобы обеспечить как бы безотходное производство. Чтоб никаких подгузников не использовать.

Лаэртский: Да безусловно, и вообще это всё какое-то, я считаю, империалистические какие-то вещи, несвойственно нашим русским.

Орлов: Интервенция.

Лаэртский: Знаешь, что было раньше, ну ты помнишь женщин, да, которых вот... мы брали два кожаных ремня на пузо и подушку шёлковую - всё! Какой подгузник ей? И сидеть мягко, и не дует, и вроде ароматизирует.

Орлов: Головные уборы были...

Лаэртский: И уборы, всё... сейчас чего-то выдумывают какую-то синтетику! Или чай в пакетах! Шо это за чай в пакетах? Курили раньше от общего стога - когда это было, чтоб были индивидуальные сигареты? Ты куришь и бумагу... Они ссыпали табачок в скирду, садились вокруг него и дышали пастями как ни попадя алчно... да, ну, не будем о грустном, давайте сейчас я обращусь тут, обращусь к нашим тут письмам, которых приходит огромное количество. "Спасибо вам, вы прекрасные творения природы, мы наслаждаемся вашей программой..." Щас тут какие-то...

Орлов: А вот, кстати, прочитай это сообщение женщины, которая обрела счастье.

Лаэртский: А, женщина, которая обрела, да-да-да... Щас, щас я найду... Угу. "Уважаемый Александр! Я являюсь действительной почётной переводчицей Пушкина на русский язык. Я обрела счастье, слушая вашу программу, долгими бессонными ночами переводя". Всё!

Бах: Ой!.. Спасибо вам, кстати, за это письмо, потому что женщины, которые так заняты, они не всегда отвлекаются на письма, знаю по себе.

Лаэртский: Тут очень много! Тут... вот, например, "Александр, внучек!"

Орлов: Тщеславный какой он!

Лаэртский: "Александр, внучек, каждую субботнюю ночь мы с моей женой, Светланой Борисовной Робиншмойтс заслушиваемся вашей программой. Побольше таких добрых, удивительно гуманных ведущих должно быть на радио". Подпись - Изя. Спасибо, спасибо, Изя, мы... да. "Всё, что вы там говорите, это просто-таки ведро мудрости - так и написано - и меня это сильно... извините, я болею, меня это сильно прикалывает". Пишет прыщавый юнец. Кстати, мы вам можем мух подвезти - говорят, мухи очень помогают от прыщей. Да, ну ладно, я предлагаю послушать телефонный звонок.

Орлов: И что он ещё говорит?

Лаэртский: Хвалит!

Орлов: А иже с ними? Там же их несколько собралось...

Лаэртский: "Всему коллективу "Монморанси" - большой привет от всей молодёжи. Фёдор".

Орлов: Как это - всему коллективу "Монморанси"?

Лаэртский: Всему коллективу "Монморанси"! Ну, ты просишь - я читаю! Так, далее, ну, про... так. Академик Арцимович ещё вот прислал сообщение, говорит, я тоже Тутовый.

Орлов: Он действительный член?

Лаэртский: Тут про это не сказано... так, щас. Ну чего вы меня отвлекаете? Угу, вот: "Спасибо вам, вы прекрасные творения природы. Мы наслаждаемся вашей красотой..."

Орлов: Да ты повторяться стал.

Лаэртский: Да?

Орлов: Да.

Лаэртский: Тогда новое прочитаю. "Уже пять лет, как я на пенсии..."

Бах: Ха-ха! Это тоже ты читал уже два раза!

Лаэртский: Да? Ну тогда звоночек давайте послушаем.

Бах: Давай.

Лаэртский: Здравствуйте, вы в прямом эфире, наше внимание к вам беспредельно.

Слушатель: Здравствуйте.

Лаэртский: Здравствуйте.

Бах: Здравствуйте.

Слушатель: Это передача, да?

Бах: Не-ет...

Лаэртский: Это квартира!

Слушатель: Саш!

Лаэртский: Да.

Слушатель: Слушай, я тут купил поллитровку с твоим портретом на этикетке.

Лаэртский: Да?

Слушатель: Ну, не нашёл ни госта там...

Орлов: Должно быть, большая поллитровка. Портрет-то какой должен быть!

Слушатель: Ни градусов, ничего не нашёл. Там какая-то мутная жидкость, чё-то там плавало...

Лаэртский: Слушай, ты нашёл около тридцать первой больницы её, что ли?

Слушатель: Наверное...

Лаэртский: Я там лежал... Ты отнеси назад.

Слушатель: Бегаю всю ночь.

Лаэртский: Анализы это мои. У нас там нововведение...

Орлов: Поскольку он писАть не умеет, он свой портрет последний налепил.

Лаэртский: Ну а как? Это везде принято. Спасибо, спасибо.

Орлов: Да. Да, собственно, вот эти вот выходят остальные... водка - это то же самое, анализы. Так что можете покупать и смело употреблять; таким образом познаете суть наших политиков и прочих экономических деятелей.

Лаэртский: Да и вообще, в принципе, я считаю, что фотография и роспись - разные вещи, например...

Бах: И не то фотография, вы знаете, как раньше было так вот...

Лаэртский: Софья-то, я смотрю, как у нас порозовела!

Бах: Да... и чтобы стать храбрыми. А вот теперь выпили водки "Жириновский" и думают, что... а, не, это нельзя рекламировать...

Орлов: Жирные все станут, как будто. Бы!

Бах: А какую можно рекламировать у вас продукцию в вашей радиопередаче?

Орлов: Никакую нам не надо, зачем?

Лаэртский: Зачем нам это нужно? Ты ещё "Севильский цирюльник" или "Гамлета" прорекламируй. Пироженое "Гамлет"! Хэ-хэ.

Бах: Ну и не буду.

Лаэртский: Да, ну вот, ещё такое. "Александр! Вы остроумны, как никогда. Только не засыпайте. С праздником вашу Софью". Саша пишет. Спасибо. "Сашочек! Ты наш голубчик в капустном листочке. Спасибо, что устроил Софочку на работу; пожелай ей счастья и никогда не работать в литейных цехах, как мы всю жизнь. Краснохорьков Герман Абрамович". Спасибо вам, Герман Абрамович, за тёплые слова, но щас мы тут выйдем на две секунды к толпе и вернёмся!

[ ... ]

Лаэртский: Мы продолжаем нашу программу, напоминаю вам, что в гостях у программы "Монморанси" Андрей Орлов, базетолог и психолог, и Обиженная Софья Бах; меж тем продолжают приходить письма на наш адрес на почтовый и на другой тоже, сейчас я буду их вам зачитывать... "А мне ваша программа, по сравнению с теми людьми, которые оставляли свои письма и сообщения с благодарностью и признательностью, не так нравится, она мне кажется слишком сложной и специализированной для нас; её надо немножечко приостановить, и пусть время от времени в вашем эфире по субботам звучат болгарские народные песни - это тоже будет интересно, чем слушать ваш замечательный тихий голос. Железновод Александр Петрович". Спасибо, спасибо вам, Александр Петрович, мы вашу... кстати, летают утки уже! Мы ваше мнение, безусловно, учтём...

Бах: Может быть, вы оденетесь оба?

Лаэртский: Да. Ну так что, я хотел всё-таки перейти к суетливости, к суетливости, которая возникает перманентно по мере, в общем-то, начала течки берёзового сока. Вот берёзовый сок - это начало чёса, начало чёса природы, начало всеобщего чёса, значит, у одних течёт, одни выделяют, другие текут, третьи собирают...

Бах: А кто выделяет?

Лаэртский: Берёзы. Третьи собирают, четвёртые пьют и затем тоже выделяют. Начинается активный обмен влагой, что говорит о том, что размёрзлось, то есть раньше всё было замёрзшее, сейчас оно всё размёрзлось. И вот эта вот деятельность, скажем так, на поприще, потому что есть такое слово - деятельность на ниве, что значит нива? Что нива? Да, полноприводной автомобиль, не более того, а деятельность на почве, понимаете, это ближе к слову, она несёт под собой такой некоторый нездоровый оттенок, то есть, мне кажется, что это всё топтание вот по иглам, усыпавшим там и сям хвойные, на самом деле есть не что иное, как неосознанный поиск гигасиськи от гигабабы, от бабы-прародительницы, которая давно потеряна, и видеть её мы уже не сможем, но в генетической памяти, где-то там, в глубЯх, она, в общем-то, сидит, и заставляет действовать. Тут уже непонятно, стоит ли действовать или не стоит, может быть, стоит уже как-то методом терапии какой-то эту память о гигабабе, о гигасиське каким-то образом удалить с тем, чтобы жили они спокойней, потому что это же, по идее, нормального человека должно навести на грустные мысли и насторожить. Если дерево сочится - это вовсе не значит, что настал праздник, скорее всего, это тревожный сигнал.

Бах: Вот ведь вы договорились, Александр, до чего к утру поближе. Удалить, значит, образ. Между прочим, о вас и так уже все журналисты пишут, что феминистки могут выключить свои радиоприёмники, когда начинается ваша радиопередача; а теперь уж вы и образ решили удалить. Знаете ли, это же чем дальше, тем больше. Вы знаете, на чью мельницу вы льёте воду?

Орлов: Я знаю. Могу сказать своё мнение. Образ удалить - это значит, из всех тюрем и дачных туалетов ободрать изображение женщин японских с календарей.

Лаэртский: Корейских!

Орлов: Это значит - удалять образ. А уже дальше потом приниматься за всё остальное, то есть удалить там как бы, расчистить дорогу там, убрать здесь всё вокруг, увесить гирляндами и раздать всем цветки.

Бах: Но ведь даже в те... если уж вы заговорили о тюрьмах, вот этот самый образ - это, пожалуй, единственное, что помогает... как бы здесь вы ни глумились, там не так много помощников; образ из их числа. А если вы его уберёте, так, собственно, это... это... Вы знаете, я думаю, Сократ, он ошибался, когда говорил, что достаточно собрать армию из гомосексуалистов, и она победит всех, потому что солдаты будут любить друг друга, это не так.

Орлов: Ага.

Лаэртский: Да. Так вот, мы пытались, в общем-то, ставить фальш-берёзы в этот период, и делать фальш-почву, значит, чтобы проверить, каковы будут их действия в случае, если они не увидят ощутимых результатов, то есть все...

Орлов: Ну, другими словами, ты хочешь сказать, берёза - это суть фаллический символ, а почва - это суть нечто такое пространственное и вагинальное, да?

Лаэртский: Нет, я просто хочу сказать, что и то, и то является раздражающим, скорее всего, фактором, потому что... даже не то, что оно является раздражающим фактором в совокупности, вот, а скорее всего сам результат, полученный в результате освоения данных факторов, он как раз раздражает, то есть они находятся как бы в предвкушении оргазма, если бы они знали, что оргазм никогда не наступит, мы на это и направили...

Бах: Кто знал?

Лаэртский: Кто ходит туда, что, дескать...

Орлов: Так мы возвратимся давай к образности.

Лаэртский: Ну вот я туда и вернулся.

Орлов: А то ты уходишь своей научной мыслью куда-то...

Лаэртский: В общем, заткнули мы всё, заткнули всё. Ты знаешь, как...

Орлов: А если всё-таки на той же самой фаллической берёзе будет висеть скворечник, как ты его проинтерпретируешь?

Лаэртский: Ну, я думаю, что она подвергнется первейшему освоению, именно эта берёза, нежели другие, потому что даже не думаю, а знаю! Потому что раз, значит, тут пробито, значит, кто-то пометил, значит, неспроста это здесь висит, то есть, сюда протоптана народная тропа. Чем нежели там, где ничего не висит, и вообще, всё, что есть там следы человека, мы даже кучи пытались класть, и то туда больше ходит; казалось бы, куча, обойди где чисто. Нет, лезут туда, где куча, понимаешь? Ты говоришь уже о скворечнике.

Орлов: Хорошо!

Лаэртский: Да.

Бах: Нет, о скворечнике он говорит не случайно, вы знаете, ведь он же, ты же, насколько я читала в прессе, это же его изобретение - сборные скворечники. Нет?

Орлов: Ну, это да, древнее сооружение, которое, в общем-то, являлось жилищем совершенно невообразимым и сложным, но оно упрощено для вот этих вот особых категорий людей, которые имеют некую ассоциативную связь или же какую-то эволюционную связь с ветвью пернатых. Пернатых и клювов. Которые ногти не стригут на ногах, одним словом.

Лаэртский: Из них многие уже и не улетают, как мы можем по ним ориентироваться, если они тут постоянно ходят уже? Если раньше, там, глядь - их нет, значит, что-то не так. И уже начинаешь...

Орлов: А как ты считаешь, эту самую берёзу следует трясти?

Лаэртский: Конечно! Конечно!

Орлов: А в каком количестве и в каком, ну...

Лаэртский: Ты имеешь в виду, с амплитудой и так далее? Или как?

Орлов: Да, какая должна быть бригада, из кого состоять, чтобы трясти её?

Лаэртский: Тут, понимаешь, главное - потряс должен быть бесперебойный. Если, например, потряс прекратится хоть на пару минут, то смысла в этом нет; пусть трясут, но слабо. Я предлагаю, чтоб все селяны...

Бах: Видите, уважаемые, что тут произошло.

Орлов: Совершенно ненормальная, совершенно, интерпретация образа этого.

Лаэртский: Тут, кстати, знаешь, обвиняют тебя.

Бах: Весь эфир они, значит, кричали про женщин, что им, там, надо куда-то отправиться всем поутру.

Лаэртский: Нет, сейчас тут Андрей прислал сообщение, говорит, что Андрей Орлов, дескать, сравнил египетскую пирамиду со скворечником. Хотя суть-то одна.

Бах: В общем, по большому счёту, да, но удивительным мне представляется мужской мозг. Если они видят берёзу, - у них неотъемлемо сразу же за этим образом следует мысль потрясти её. Что это? Мне кажется, всё-таки, женщине не придёт...

Лаэртский: Не всякую, Софушка, не всякую.

Орлов: Нет, при наличии скворечника и определённого заноса яйца туда.

Лаэртский: Это во-первых, а во-вторых, кстати, тут нужно делать чёткое различие между двумя словами: первое - скворечник, и второе - скворечня. Это разные вещи.

Орлов: Скворечня - совершенно другая вещь. Их нагородили в своё время, и были гигантские совершенно скворечни.

Лаэртский: Да, эдакие...

Орлов: В которых жили древние люди.

Лаэртский: Во-от! А там - поди уже, потряси.

Бах: Я чувствую, что вы хотите подвести всё-таки главные мысли нашей сегодняшней передачи...

Лаэртский: Цветы мы сегодня вам не подарим.

Бах: Почему же всё-таки мужчина не работает? Вероятно, он так сильно занят, что ему просто некогда, потому что, представьте себе, он идёт утром на работу, и на пути его - берёза со скворечником - да мало ли что ещё ему может встретиться по пути на работу. Берёзу он потряс, а ведь сколько предметов на пути его следования, которые так отвлекают.

Орлов: А каких предметов?

Лаэртский: Например!

Орлов: Да.

Лаэртский: На ваш взгляд.

Бах: На мой взгляд, кроме берёзы ещё же есть люки. Знаете, берёза...

Орлов: Но это совершенно другое суть по себе, это другой символ, и его не притягивают эти люки. Люк может притянуть женщину в себя. Как объект, в общем-то...

Лаэртский: Ну, детей.

Орлов: Адекватный, да.

Лаэртский: Ещё детей, они любят пещеры. На самом деле, спелеологические такие аномалии развиты прежде всего у детей и у женщин пожилых возрастов. Ну, то есть прёт их просто, эти люки прут их, всякие дыры прут со страшной силой, когда нормальный человек пройдёт или обойдёт. А что, вы знаете - оркестровая болезнь, болезнь оркестровой ямы. Сколько их побилось? То есть - машет-машет, машет-машет - бах! Извините, Софья.

Бах: Я не согласилась бы с базетологом Андреем.

Лаэртский: Да есть, ведь люк - это что? Люк - это дырка. Прикрытая. Значит, любопытно, что там.

Бах: Всем. Не только женщинам.

Лаэртский: Но женщинам - в первую очередь.

Бах: Человек всю свою жизнь куда стремится? Туда, откуда пришёл.

Орлов: Нет, женщины попадают туда по методу симпатии, женщины туда попадают. А мужчины стремятся туда по методу антипатии, потому среди, например, газоразведчиков или же водопроводчиков такое маленькое число женщин, которые только прошли особое...

Бах: Они, может быть, менее решительны просто.

Орлов: Ну нет, кому мозг пересадили, в общем-то, от мужчины, те, собственно, удачно лазят до сих пор. Они лазают туда-сюда, я видел сам.

Бах: Вот я и говорю, что отвлекает. Множество предметов.

Орлов: Так как он всё-таки проинтерпретировал вот этот скворечник с гнездом наверху.

Бах: Кто?

Орлов: Александр.

Бах: А там ещё гнездо было?

Орлов: Да, гнездо, крона, и ещё облака над ним проплывали.

Бах: А, это такое, вероятно, соседство. Искусственное с натуральным. То есть птичке на выбор предложили два домика.

Лаэртский: Не-ет, ну как так? Во-первых, она всегда в тот домик входит, в который задом проще влезть. Ведь мало людей догадываются о том, как вороны и другие обитатели скворечен туда входят. Они думают, что они туда пятятся задом, да? Чтобы потом передом выйти. Ни хрена подобного - боком. Они всегда боком входят и боком выходят.

Орлов: А интересно, вот предусмотрительно соблюли при изготовлении этих самых дупел и скворечников не делать сквозное отверстие, потому как эти граждане, которые относятся к пернатым, они не отличаются особой сообразительностью, они насквозь бы пролетали, поэтому это бы бесконечно продолжалось, пока не иссякли силы и он не упал и его кошка не съела.

Лаэртский: Но кошка, она тоже ведь туда не подходит в этот момент.

Орлов: Кошка не подходит по причине совершенно другой, потому как...

Лаэртский: У неё самое время. Она же очень расчётлива. И в тот момент, когда у неё самое время, её активность, как ни странно, снижена. То есть полная противоположность другим живым существам. Казалось бы, береги себя, вот оно, твоё время. Нет, она прёт куда-то, то, там, с подругами, понимаешь, хлопок убирать, то ты её уже видишь - с двумя вёдрами бежит, то - мебель собирает, то, там, боком в скворечню, понимаешь, прётся... а кошка такого не сделает. Кошка - она тихо-мирно, ты что. Вот прошло её время, раз - ночью, да? Раз, когтями. Она повсюду уже, куда ни глянь - кошка. Чего вы примолкли-то.

Бах: Хорошо ещё, если не гадит. А так, знаете, бывают какие... так вот, я хочу сказать, что в то время, когда гнёзда, кошки тоже заняты созданием семьи...

Лаэртский: Все заняты созданием семьи. Круглосуточно! Кстати... человек круглосуточно семью создаёт, а птицы - они по весне семью создают. Рыбы тоже круглосуточно.

Бах: Вот ей и некогда-то как раз охотиться.

Лаэртский: Тут спрашивают, куда делись исконно русские трёхлитровки с берёзовым соком.

Бах: А вообще, куда делись исконно русские-то?..